– Для традиционного секса? Для альтернативного секса? Какие сексуальные извращения практикуете?
Я покраснел:
– Никаких сексуальных извращений не практикую, я вполне традиционен! То есть и секс тоже интересует. Но не сразу. В смысле можно и сразу. Но, в общем, я ищу девушку для отношений. Серьёзных.
В трубке ненадолго замолчали, видимо, размышляя, откуда берутся такие динозавры в наше время и можно ли мне доверять после такого.
– Значит традиционные знакомства… А вы – ретроград, господин Тео… Хорошо, сегодня на ваш почтовый ящик придёт письмо с актуальной ссылкой, по которой вы сможете попасть на сайт. Каждый день, кстати, генерируются новые. Просто следуйте инструкциям.
По коридору прошёл, чётко ступая всей подошвой ботинка по гулкой плитке, Специалист из соседнего Отдела. Он с укоризной посмотрел на меня – время обеда ещё не наступило, чтобы можно было никого не стесняясь разговаривать по телефону. В трубке замолчали, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
– Можно один вопрос? – прерывая затянувшуюся паузу, спросил я и почти шёпотом добавил. – А вы не боитесь того, что нас прослушивают?
Незнакомец сначала ничего не ответил. Но уже через секунду, дружелюбно рассмеявшись, вежливо и даже с некоторой ноткой снисхождения произнес:
– Мы понимаем ваши волнения, господин Тео. Мы предусмотрели этот момент. Не будем вдаваться в технические подробности, но можете об этом не переживать. Ваш телефон не прослушивается, мы проверили это перед звонком. И во время разговора наши специалисты отслеживают это. И вообще, честно говоря, ни Государству, ни Полиции нет особого дела до нас. Поверьте, у них помимо нас своих забот выше крыши. Ну что ж, пришло время прощаться, хорошего вам дня, господин Тео. И ожидайте письма.
Я не успел ответить, как в трубке, после короткого сигнала, повисла тишина. На четырёх с половиной дюймовом экране расплывалось большое мокрое пятно – дитя моих волнений. Я решил сходить умыться перед тем, как вернуться на рабочее место. Мне просто необходимо было освежиться. Я пошёл по длинному коридору, следуя его многочисленным поворотам и изгибам, по дороге наблюдая, как за стеклянными стенами Отделов копошатся букашки, сгорбившись над компьютерами, пока не упёрся в туалет с табличкой «MAN» на двери. Туалет находился так далеко от нашего Отдела, что иногда мне в голову приходила мысль, что проще было бы сходить в кадку с цветами у окна, чем бежать сюда. Мне кажется, что когда-нибудь я это сделаю, пытаясь в очередной раз не расплескать сосуд внутри себя, и просто наплевав на всех. Я прошёл к умывальнику и включил кран. Несколько раз набрав полные ладони ледяной воды, облил лицо. Струи стекали вниз, на шею, катились за воротник рубашки. Вдруг я почувствовал это. С бьющимся сердцем я замер, как стоп-кадр в фильме. Вокруг всё знакомо завибрировало и замерцало. Снова начинается, – с ужасом успел подумать я, прежде чем мир взорвался всполохами красок и я провалился в знакомое состояние.
В нашем реальном мире коэффициент ускорения свободного падения g = 9,8 м/с2. Я каждый раз вспоминаю о нём, когда падаю. Падаю и успеваю пролететь в свободном падении. Когда зловещая пропасть тянет вниз, ты уже ничего не можешь поделать, только с животным страхом ощущаешь скольжение воздуха по телу. Жернова природы безмолвно перемалывают тебя в порошок. И ты летишь, холодея от страха перед неизбежностью. Но сейчас я не существую. Меня нет. Где-то, где нет времени и пространства, в параллельной вселенной, я несусь в свободном падении вниз, стекленея от непередаваемого ужаса. Я весь – сплетение нервов. Я – кусок страха из моих снов. Вокруг меня зловещая тьма. Ни лучика света. В этот раз у меня есть некое подобие тела. Я ничего не вижу, но чувствую, как в несуществующем пространстве отчаянно дёргаются мои руки и ноги. Я начинаю захлёбываться в отчаянной панике, когда понимаю, что смерть безвозвратно тащит моё тело в пропасть с ускорением, равным 9,8 м/с2.
Вспышка света. Резкий хлопок. Зеркало. Туалетная комната. Я стою, тяжело дыша, с перекошенным лицом, весь мокрый, держась за раковину, и перегоняю в себе кровь со скоростью 140 ударов в минуту, хватаю ртом воздух и всё не могу отдышаться. Меня бьёт крупная дрожь. В конце концов ноги подкашиваются, и я падаю на мраморный пол. Я лежу под умывальником, уткнувшись в обрывок салфетки, брошенной кем-то, бледный, с расширившимися зрачками, и ни о чём не могу думать, кроме смерти. Смерть. Мы всегда обходим эту тему. Мы не готовы смириться, что нас когда-нибудь не станет. И всё, что мы знаем, чувствуем, чего добились и чего достигли, уйдёт вместе с нами в небытие. Поэтому мы задвигаем смерть на задворки сознания. Все умрут, но не я. Умирают всегда где-то там. Я вспомнил, когда в первый раз столкнулся со смертью. Это случилось в глубоком детстве, и я сразу отверг её, ощутив себя жестоким и чёрствым. Я вспомнил смерть матери. Вспомнил, что не мог простить себе, что не проявил чувств, видя, как она умирает на моих глазах, а потом лежит в гробу, одинокая.
Теперь я понял, что мы не боги. Я не Бог. Я всего лишь человек. Я готов нести свой крест. Все свои кресты. Я видел своё отражение в огромном зеркале Смерти. Я трогал Смерть. Я трогал её холодные посиневшие руки, её застывшие в предсмертной судороге сухожилия под коленками, я видел её рот, выпускавший дух, её полуприкрытые остекленелые глаза. Я парил в зыбучих песках кошмара, круживших меня в вихре атомической бесконечности. Смерть улыбалась мне наглой улыбкой, скалила зубы, закладывала уши. Шум реактивных самолётов прошагал, отбивая дробь на моих барабанных перепонках. Я видел Смерть своими глазами, касался её своими руками, ощупывал её своими мыслями, вдыхал её кисло-терпкий запах, осадком осевший на стенках лёгких. Всё кончено. Только безразличная ткань на сооружении из досок. Чёрные ленты. Цветы, сложенные чётным числом. Только спустя сутки замороженных чувств, слёзы всё же омыли мои оголённые нервы, усеяв лицо солёными кристаллами. Значит, не всё потеряно, значит, я не жестокий.
А ещё через год я был уже на похоронах отца.
Сложены руки на груди.
КРЕСТОМ.
Улыбка прибита посмертно.
ГВОЗДЯМИ.
Чёрный фрак на теле сложен.
В САВАН.
Четыре стены его опоясали.
В ЧЕТЫРЕ УГЛА.
Ноги и руки нитью повязаны.
ВМЕСТЕ И НАВСЕГДА.
Похороны. Чувства ватной стеной толпятся в сторонке. Они – в цветах, таких неправильно ярких. В белоснежной тонкой накидке поверх. В невозможной синеве лица умершего – сердечника. Волосы уже не рыжие, они косматятся в гробу седыми ветками. Смерть от инфаркта. Белые-белые руки. Синее-синее лицо. Родственники стояли и плакали, а я просто стоял и смотрел. Никогда не верил мертвецам. Мне тогда казалось, что они просто притворяются мёртвыми. Театр одного актёра. Лежит-лежит, а вдруг возьмёт, откроет глаза и подмигнёт. Ну, или если уж совсем упрямый попадётся – до конца будет притворяться мёртвым. Отец из упрямых оказался.
Я попытался встать, придерживаясь за стены. Страх смерти. Вот какой урок на этот раз мне преподали. На лбу приклеился кусок салфетки. Я отлепил его и кинул в сторону. Под глазами залегли чернеющие тени. В ушах звенело. Я засунул голову целиком под ледяную струю, подержал там несколько секунд, смывая с себя остатки кошмара и пота. Набрав ворох бумажных полотенец, промакнул ими волосы и шею. Снял с себя залитый пиджак, галстук и мокрую рубашку и подержал всё это под автоматической сушилкой. В туалет зашёл какой-то менеджер, от удивления при виде моего полуголого тела чуть не врезался в дверь, роняя очки. Но мне было плевать. Что это по сравнению с тем, что я только что пережил. Так, ерунда. Менеджер стоял у писсуара, тоненькой испуганной струйкой выбивая пунктиры, постоянно оглядываясь на меня через плечо. Быстро встряхнув и даже не помыв руки, он убежал из туалета, на ходу застёгивая ширинку. Ха-ха, неужели я так страшно выгляжу? Я отдышался кое-как, сердце забилось спокойнее. Я не спеша оделся, повязал ровным узлом галстук перед зеркалом, разгладил мятую рубашку, отряхнул брюки. Смерть. Мы всегда теряем близких. Близкие всегда будут терять нас. Это константа Вселенной. Это было и будет всегда. Это надо просто принять. Смерть не злая и не жестокая, чтобы её бояться. Смерть это ничто. Забвение и освобождение.
