Нажимаешь кнопку.
Берешь гудок.
Подсоединяешь провод.
Настраиваешь отверткой.
БИП, БУ-У, УИ-У, УР-Р, БИ-УП.
Кладешь гудок обратно на ленту.
Нажимаешь кнопку.
Берешь гудок.
Подсоединяешь провод.
Настраиваешь отверткой.
БИП, БУ-У, УИ-У, УР-Р, БИ-УП.
Кладешь гудок обратно на ленту.
Нажимаешь кнопку. И по новой.
А мама глядела на меня с гордостью через смотровое стекло.
Но через несколько часов этого чертового бибиканья я начал сходить с ума. Я был готов убивать все живое. Поэтому стал нажимать на кнопку два раза за один гудок, надеясь уйти с работы пораньше. Что угодно, лишь бы выбраться из этой гребаной будки. Когда я смекнул, что это работает, то стал нажимать по три раза. Потом по четыре. Ну, а потом и по пять. Так я проработал несколько часов, а потом услышал треск и визг микрофона громкой связи откуда-то сверху. Конвейерная лента завибрировала и остановилась. Из громкоговорителя раздался сердитый голос:
«ОСБОРН. В КАБИНЕТ К НАЧАЛЬНИКУ! НЕМЕДЛЕННО!».
Начальству захотелось узнать, каким образом мне удалось настроить пятьсот клаксонов за двадцать минут. Я ответил, что, очевидно, кнопка неисправна. Но мне возразили, что, оно начальство, черт возьми, не вчера родилось, а единственная неисправность кнопки заключается в том, что на нее нажимает гребаный идиот. И, если я сделаю это еще раз, то меня вышвырнут отсюда на хер пинком под зад. Точка. Понятно? Я сказал: «Да, я понимаю», – и потопал назад в свою будку.
Берешь гудок.
Подсоединяешь провод.
Настраиваешь отверткой.
БИП, БУ-У, УИ-У, УР-Р, БИ-УП.
Кладешь гудок обратно на ленту.
Нажимаешь кнопку.
И так с утра и до вечера.
Изо дня в день.
После нескольких недель этой канители я решил завязать разговор с Гарри – пожилым мужчиной, который работал со мной.
– Сколько вы уже здесь работаете? – спросил я его.
– А?
– Сколько вы уже здесь работаете?
– Что ты там шепчешь, сынок?
– СКОЛЬКО ВЫ УЖЕ ЗДЕСЬ РАБОТАЕТЕ? – закричал я. Гарри, очевидно, полностью оглох от того, что каждый день слушал эти клаксоны.
– Двадцать девять лет и семь месяцев, – сказал он с улыбкой.
– Шутите.
– А?
– Ничего.
– Перестань шептать, сынок.
– ЭТО ЧЕРТОВСКИ ДОЛГО, ГАРРИ.
– Знаешь, что во всем этом самое приятное? – Я развел руками и помотал головой.
– Через пять месяцев я получу золотые часы. Выйдет, что я проработал здесь тридцать лет!
Когда я представил, что в этой комнате можно провести тридцать лет, мне захотелось, чтобы русские сбросили на нас бомбу и разом покончили с этим.
– Если вам так нужны золотые часы, – сказал я, – нужно было просто украсть их из долбаного ювелирного магазина. Даже если бы вас поймали, тюремный срок был бы в десять раз меньше, чем вы прозябали в этой вонючей дыре.
– Повтори, сынок?
– Ничего.
– А?
– НИЧЕГО.
На этом мое терпение лопнуло. Я бросил отвертку, ушел из будки, прошел мимо мамы, вышел на улицу и отправился прямиком в ближайший паб. Так закончилась моя первая работа в музыкальной индустрии.
Мысль о том, чтобы найти настоящую работу в музыкальном бизнесе, казалась тогда какой-то идиотской шуткой. Это было так же невозможно, как стать космонавтом, каскадером. Или трахнуть Элизабет Тейлор. Но с тех самых пор, как я спел «Living Doll» на семейном концерте, у меня была мечта. Я хотел собрать свою группу. Какое-то время даже ходил и хвастался, что играю в коллективе под названием Black Panthers. Брехня. Моя «группа» представляла собой пустой футляр от гитары, на котором было написано «The Black Panthers» (я сам написал это эмульсионной краской, найденной в садовом сарае). Еще я говорил людям, что у меня есть собака по кличке Hush Puppy. На самом же деле это был ботинок, подобранный на помойке и привязанный на провод, как на поводок. Всё это было у меня в воображении. Я разгуливал по улицам Астона с пустым чехлом от гитары, таская за собой ботинок на проводе и представляя себя блюзовым музыкантом из Миссисипи. Неудивительно, что все вокруг думали, будто я окончательно спятил.
Когда я не проводил время со своей воображаемой группой и воображаемой собакой, то тусовался с тедди-боями[7]. К моменту моего взросления культура тедди-боев уже сходила на нет, так что я так и не поносил длинное пальто, ботинки на платформе и всё остальное дерьмо. Но мне нравилась музыка, которую они ставили на музыкальных автоматах. Несколько недель я ходил и пел песню «Hey Paula» дуэта Paul & Paula. Эти старые мелодии просто заслушаешься! Потом мне приглянулся стиль модов[8] – их узкие мохеровые костюмы. Потом я переметнулся в рокеры, носил кожаные куртки и шипованные ремни. Так меня и носило туда-обратно. Я просто искал приключений. Чего угодно, лишь бы не работать на заводе.
Ну а потом появились битлы!
Внезапно эти четыре парня из Ливерпуля с прическами моп-топ заполнили радио- и телеэфир. С последней зарплаты на заводе «Лукас» я купил их вторую пластинку – альбом «With the Beatles».
Как только я принес его домой, всё изменилось.
Когда игла проигрывателся легла на диск, у меня в голове разлился свет. Этот альбом меня просто поглотил. Мелодии Леннона и Маккартни были похожи на какую-то магию. Они унесли меня из Астона в волшебный мир The Beatles. Я не переставая слушал эти четырнадцать песен (восемь оригинальных и шесть каверов, в том числе на песню Чака Берри «Roll Over Beethoven»). Возможно, вам покажется, что я преувеличиваю, но тогда мне впервые показалось, что жизнь обрела смысл. Я слушал и слушал эти мелодии по кругу на большой полированной отцовской радиоле, которая сочетала в себе радиоприемник и старомодный фонограф и выглядела настоящим предметом мебели, занимая почетное место у нас в гостиной. На катке «Silver Blades», куда я ходил, этот альбом включали через громкоговорители. Иногда я просто ходил с пластинкой под мышкой и чувствовал себя дико крутым! Вскоре я начал собирать всё, что хотя бы как-то было связано с битлами: фотографии, плакаты, открытки. Вообще всё. И развешивал всё это на стене в спальне. Братья не возражали – они тоже были без ума от The Beatles.
Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило со мной.
Конечно, мне пришлось сэкономить немного деньжат, чтобы купить первый альбом The Beatles «Please Please Me». А когда вышел «A Hard Day’s Night», я стоял первым в очереди в музыкальный магазин. Благодаря битломании я понял, что не хотеть работать на заводе – это нормально. Ведь Джон Леннон и Пол Маккартни тоже не хотели работать на заводе! И они были такие же, как я – парни из рабочих семей, из провинциального полуразрушенного промышленного города. Единственная разница в том, что они из Ливерпуля, а не из Астона. А раз они играют в группе – значит, я тоже могу попробовать. Я был на восемь лет младше Леннона, на шесть лет младше Маккартни, и у меня было достаточно времени для того, чтобы прославиться. Проблема в том, что я понятия не имел, как это сделать. Я даже не знал никого, кто умеет играть на музыкальном инструменте. Кроме Тони Айомми, которого ни разу не видел после окончания школы. Поэтому я решил, что лучше отрастить волосы и набить себе татуировки. По крайней мере, это будет выглядеть соответствующе.
Волосы – это не проблема. А татуировки делать чертовски больно.
Сначала у меня на руке появился кинжал. Потом я научился делать татуировки сам при помощи иголки и туши. Всё, что нужно, – это взять крупную капельку туши на кончик иголки и воткнуть ее в кожу достаточно глубоко, чтобы тушь осталась внутри. В семнадцать лет я просидел целый день в парке Саттон – шикарном районе Бирмингема, – набивая буквы OZZY себе на пальцах. Вечером вернулся домой, чертовски довольный собой, но папа моей радости не разделил. Он побелел, увидев мои руки, и сказал: «Сынок, ты выглядишь как чертов идиот».
