Сначала слышишь: «А-а-а-а-а-а-а-ай!» – а потом: «Осборн, ах ты, маленький ублюдок!»

Хе-хе-хе.

Старый фокус с горячим пенсом. Забавно, приятель.

Когда я был помладше, надо мной какое-то время издевались старшие дети. Поджидали по дороге из школы, стягивали с меня штаны и дразнили. Мне было одиннадцать-двенадцать лет и это было очень неприятно. Они не трахали меня, не дрочили – просто мальчишки играли в мальчишечьи игры, – но мне было очень стыдно и страшно, а рассказать родителям я не мог. В моей семье дети и так дразнили друг друга – и это нормально, когда вас шестеро в одном доме – но из-за этого попросить о помощи было невозможно. И я думал, что сам во всём виноват.

По крайней мере, когда я вырос и у меня появились собственные дети, я говорил им: «Никогда не бойся подойти к маме с папой с любой проблемой. Ты сам решаешь, что хорошо, а что нет, и, если кто-то трогает твое тело, а тебе это не нравится, просто скажи нам». И, поверьте, если бы я узнал, что с моими детьми кто-то ведет себя не должным образом, то пролилась бы чертова кровь.

В конце концов, я нашел способ отделаться от этих подонков. Я выбрал самого крупного парня на площадке и смешил его, пока тот не рассмеялся. Так мы подружились. Фигура у него была чем-то средним между кирпичным сортиром и долбаной горой Сноудон[5]. Если свяжешься с таким, то следующие пару месяцев придется пить свой школьный обед через соломинку. Но в глубине души этот громила был добрым великаном. Как только мы подружились, хулиганы оставили меня в покое, что стало большим облегчением, ведь в драке от меня было столько же толку, сколько и в чтении.

Единственным парнем в школе, который никогда ко мне не лез, был Тони Айомми. Он был на год старше, и его знали все – Тони умел играть на гитаре. Хотя он меня и не бил, но всё равно пугал. Может, даже заехал по яйцам пару раз или ткнул пальцем, но больше ничего. Тони был высоким, красивым и нравился всем девочкам. Победить Айомми в драке не мог никто. Мое самое яркое школьное воспоминание о нем – это день, когда нам разрешили принести в школу свои рождественские подарки. Тони пришел с такой яркой красной электрогитарой. Помню, как подумал, что это самая крутая вещь, которую я видел в жизни. Я тоже всегда хотел играть на каком-нибудь инструменте, но у моих родителей не было денег, да, к тому же, мне бы все равно не хватило усидчивости. Я мог сосредотачиваться максимум на пять секунд. А Тони умел играть. Он был просто невероятен. Тони один из ребят, одаренных от природы: можно дать ему какую-нибудь монгольскую волынку, и за пару часов он разберется, как играть на ней блюзовые риффы. Еще в школе мне было интересно, какое будущее ждет Тони Айомми.

Но наши пути снова пересеклись лишь через несколько лет.

Я рос и всё меньше времени проводил в классе и больше – за курением в мужском туалете. Курил я так часто, что постоянно опаздывал на утреннюю регистрацию, которую проводил учитель регби мистер Джонс. Он меня ненавидел, поэтому всё время оставлял после уроков и позорил перед другими детьми. Больше всего на свете мистер Джонс любил меня бить. Обычно он велел мне идти к ящику с теннисными туфлями в задней части класса, выбрать самую большую и принести ему. Потом шел сам, рылся в ящике, и, если находил туфлю большего размера, то бил меня по заднице с удвоенной силой. Пожалуй, именно он издевался надо мной больше всех в школе.

Еще мистер Джонс занимался тем, что с утра выстраивал всех нас в классе в линейку, а затем ходил за спинами туда-обратно и смотрел на шеи – проверял, что мы умываемся по утрам. Если он считал, что у тебя грязная шея, то проводил по ней белым полотенцем. И если полотенце пачкалось, то тащил за воротник к раковине в углу и оттирал, как животное.

Во всей школе он был самым большим хулиганом, этот мистер Джонс.

Довольно быстро я понял, что у моих родителей денег меньше, чем у большинства других семей. Об отдыхе на Майорке каждое лето речь как-то не заходила – родителям нужно было кормить и одевать шестерых маленьких Осборнов. До четырнадцати лет я даже не видел море. Впервые это произошло благодаря моей тетушке Аде, которая жила в Сандерленде. И не видел океана – большой воды, в которую не стекает дерьмо из местной канализации и от которой у тебя не наступает гипотермия за три долбаных секунды, – до двадцати с лишним лет.

Нашу бедность можно было определить и по другим признакам. Например, вместо туалетной бумаги мы пользовались кусочками газет. Летом я носил резиновые сапоги, потому что у меня не было обуви, а мама никогда не покупала мне нижнее белье. А еще был изворотливый парень, который постоянно приходил в дом и просил денег. Мы назвали его «тук-тук». Он был коммивояжером и втюхивал маме в кредит всякое барахло из своего каталога, а потом исправно наведывался каждую неделю за следующим платежом. Но у мамы никогда не было денег, поэтому она всегда посылала к двери меня – сказать, что ее нет дома. В конце концов я от этого устал. «Мама говорит, что ее нет дома», – ответил я.

Несколько лет спустя я искупил свою вину: открыл дверь этому тук-туку и оплатил все мамины счета. Потом велел ему проваливать к черту и никогда больше не возвращаться. Но это не помогло. Две недели спустя, вернувшись домой, я увидел, что маме доставили новенький костюм-тройку. Как вы думаете – откуда он взялся?

Когда я был маленьким, с деньгами было очень туго. Один из худших дней всего моего детства – когда мама дала мне десять шиллингов на День рождения, чтобы я купил себе фонарик, светящийся разными цветами, – а по пути домой я потерял сдачу. Должно быть, четыре или пять часов я шарил по всем канавам и сливным трубам Астона, чтобы найти те несколько медяков. Самое смешное, что я даже не помню, что сказала мама, когда я пришел домой. Но очень хорошо помню, что был чертовски напуган.

Не то чтобы жизнь в доме номер 14 на Лодж-роуд была плоха. Но едва ли ее можно назвать семейной идиллией.

Хотя бы потому, что моя мать не Делия Смит[6].

Каждое воскресенье она потела на кухне за плитой, а мы все тряслись в ожидании результата. Жаловаться было нельзя. Как-то раз я ем капусту, а она на вкус, как мыло. Джина ловит мой взгляд, тычет промеж ребер и шепчет: «Не говори ни слова». Но меня сейчас или вывернет, или я умру от отравления этой дрянью. К счастью, в ту же секунду папа возвращается из паба, вешает пальто и садится за обеденный стол. Берет вилку, втыкает ее в капусту, подносит ко рту, а из нее торчит спутанная проволока! Да благословит Бог мою старую маму, она сварила щетку для мытья посуды!

Мы все побежали в сортир, чтобы проблеваться.

В другой раз мама дала мне с собой на обед сэндвичи с вареным яйцом. Я поднимаю хлеб, а там сигаретный пепел и кусочки скорлупы.

Классно, мам.

Школьные обеды просто спасли мне жизнь. Это одна из немногих прекрасных вещей в моем сраном образовании. Они были просто волшебные, эти школьные обеды. Нам давали основное блюдо и пудинг, и это было просто невероятно. Сейчас берешь что-нибудь и сразу начинается: «Ой, здесь двести килокалорий, – или, – ой, здесь восемь граммов насыщенных жиров». Но тогда еще не было такой срани, как калории. Была просто еда на тарелке. И ее всегда было мало.

Каждое утро я искал предлог прогулять школу. Поэтому, когда причины были настоящие, мне никто не верил.

Например, когда я услышал привидение.

Я на кухне, собираюсь выходить в школу. Зима, мороз, в кране нет горячей воды, я кипячу чайник, чтобы налить воды в раковину и помыть посуду. И вдруг слышу голос: «Осборн, Осборн, Осборн». Папа работал в ночную смену, поэтому по утрам он собирал нас в школу и ложился спать. Я повернулся к старику и сказал: «Папа! Пап! Я слышу, как кто-то нас зовет! Кажется, это призрак! Похоже, он охотится на наш дом!»