«Сжечь».

Из джунглей вырвалось пламя — ответный залп с плато. Вся разрушительная мощь концентрированного лэнс-удара, собранная и запредельно усиленная, обернулась возмездием столь ужасным, будто взбунтовалось само расплавленное ядро планеты. Испепеляющий вопль, мощный и точно направленный, пронзил облака, что вскипели от торжествующей злобы. Небо воспылало яростным багрянцем.

А затем облачный покров озарила новая вспышка — новорожденная звезда абсолютной яркости, вестник жуткого взрыва за пределами атмосферы. Гальба знал, что это. Его тело зашлось в безмолвном вое отрицания, но он прекрасно понимал, что именно он видит. Гром продолжал греметь над базой, но теперь он звучал насмешкой, хохотом пламенеющего неба.

Гальба знал. Знал. Знал. Но разум его кричал — «нет, нет, нет!» — и вся его воля противилась тому, что произошло и что еще явно будет впереди. Что-то поскрипывало в его ухе, едва различимое в объявшем мир реве. Подсознательно сержант понимал, что это его вокс-бусина. И из нее доносился голос — голос капитана, вызывающего рулевого «Веритас феррум», требующего ответа, взывающего к любой иной действительности, чем та, что неотвратимо нисходила на них. Другой голос, принадлежавший Даррасу, каким-то чудом пробился сквозь шипение помех достаточно надолго, чтобы прокричать «Что ты наделал?!». Ярость его была направлена на Гальбу и только на него одного.

Пламенный выброс прекратился, исполнив свою работу. Ярость в небесах померкла, превратившись в алое тление выгоревшей крови. А затем облака разверзлись, пропуская громадное тело, рассыпавшееся на несколько частей, что несли с собой опаляющий свет вспыхнувшего с новой силой пламени.

«Нет, нет, нет!» — продолжал мысленно твердить Гальба, но железная истина оставалась глуха к его мольбам. И вот ошеломленным взглядам явился разбитый корпус великого ударного крейсера. «Веритас феррум» рухнул с небес адским дождем расколотых изваяний. От вхождения в атмосферу выпотрошенное тело корабля раскалилось добела. Корабль развалился на огромные обломки длиной в сотни метров, и казалось, что они не падают, а неторопливо плывут к земле. Жуткая величественность зрелища словно заставила ошеломленно застыть само время. Гальба проживал страницу за страницей омраченной истории 111-й клановой роты, но сейчас наступили их самые черные мгновения — мгновения, что знаменовали гибель надежды и окончательный приговор судьбы для воинов, начертанный на небесах словами из металла и пламени.

Фрагменты корабля рухнули на землю. Ни один не упал на плато или базу, словно тираническая судьба провозгласила, что все живые души до единой должны стать свидетелями низвергшегося с небес отчаяния. Обломки сыпались повсюду вокруг, ближайшие — всего в километре от крепости Железных Рук. Каждое падение было подобно громовому удару молота рока, а вместе они складывались в барабанный бой страшного суда, которому нет дела до желаний людей.

Земля вздрагивала от каждого удара, выгрызавшего в ее поверхности мелкие воронки и огромные кратеры. Гальба присел на корточки и вцепился в край пласталевого ограждения парапета. Мир пытался сбить его с ног. Ураганные порывы ветра хлестали со всех сторон и завывали над базой в ожесточенной борьбе друг с другом. Слуг, оказавшихся снаружи, прибило к земле. Легионеры, сгруппировавшись, держались за стены. И только Аттик остался стоять в полный рост, словно бросая вызов той ярости, что вознамерилась выкорчевать базу. Непоколебимый даже перед лицом катаклизма, капитан противился самой идее поражения.

Удары, ветер… За ними следовали пламя и пепел. После каждого падения к небу взлетали черные облака, и рассвет канул обратно в ночь. Огненные волны прокатывались по джунглям. Возвышенность превратилась в островок посреди бушующего пламенного океана, рожденного гибелью «Веритас феррум». Пыль, дым и пепел заполонили воздух и затмили небо, навеки убивая день и запечатывая планету в саркофаге смертной ночи.

И сквозь неистовый грохот, сквозь рев разъяренной стихии, впиваясь кривыми когтями в мозг Гальбы, раздался смех — несущий проклятие и забвение, облеченный саваном слов, без конца повторяющий издевательский монотонный напев.

Смех, который будет ему вечным спутником.

«Сжечь».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПОЛУНОЧНЫЙ ПИР

Глава 17

РАСПЛАТА. ЧУДО. ЛИКИ ИСТИНЫ

Мы здесь умрем, — сказал Аттик.

Гальба знал, что капитан не предается жалобным стенаниям и не сокрушается об их судьбе. Он просто констатирует факт, срывая все бесполезные, несущие обманчивое успокоение иллюзии. Такова истина, и ее должна осознать вся рота. Вернее, то, что от нее осталось.

Капитан стоял на посадочной платформе перед «Несгибаемым», который все-таки сумел под ударами взрывных волн удержаться в воздухе и вернуться на базу, и обращался к строю своих воинов — изрядно поредевшему строю. Стоя в переднем ряду, Гальба все еще ощущал силу братства, чувствовал мощь стены брони. Но воспоминания о полном экипаже «Веритас феррум» все еще оставались очень яркими. Он видел перед глазами лица братьев, офицеров, ветеранов, которых больше нет. Из дредноутов остался один лишь Почтенный Атракс. Погиб Железный Отец. Столько жизней оборвалось… Многие сотни. Их отсутствие было подобно фантомной боли, что возникает в отсеченных конечностях.

«Мы все еще сильны», — думал сержант. И это было правдой. Но зрелище разбитого «Веритас феррум» вновь возникло перед его мысленным взором. «Но недостаточно сильны», — пришло сомнение, и он не мог списать это на порочный разум, шепчущий у него в голове. Мысль была его собственной.

Но он отмел ее.

«Что бы от нас здесь ни потребовалось, мы достаточно сильны».

— Мы не сможем покинуть эту планету, — продолжал Аттик. — Равно как и не сможем связаться ни с кем из наших братьев или имперских сил за пределами системы. А даже если бы и могли, я бы не разрешил привести их сюда. Риск слишком велик. А выгода слишком мала.

Мы умрем здесь. Вы — воины Адептус Астартес, вы — Железные Руки, и я знаю, что смерть вам не страшна. Но поражение несет в себе страх особого рода. Мы познали поражение. Мы познали потери. И только полное ничтожество станет отрицать, что это привело к соответствующим последствиям. Тому, кто будет утверждать, что его не задела гибель нашего корабля, нет места под моим командованием. Я говорю вам это, чтобы вы смотрели в лицо нашей судьбе чистым, незамутненным взглядом.

Мы умрем здесь. Даже наше генное семя будет утрачено. Вся рота исчезнет без следа. Наша история оборвется. Мы не оставим наследия. Но мы умрем не напрасно. Мы найдем врага и раздавим его. И прежде, чем рассыпаться прахом, мы не оставим от врага даже воспоминаний! — голос Аттика зазвучал громче. — Мы не просто уничтожим его. Своей жестокостью мы начисто вырвем его из истории! Его прошлое, настоящее и будущее исчезнут вовеки!

Мог ли Гальба поверить этим словам? Его сердца переполняла гордость. Да, мог. В его глазах Аттик олицетворял непреклонность перед лицом наихудшей катастрофы, которую только мог обрушить на них этот мир. Капитан не скорбел о своем корабле. Он просто отдался в объятия ярости, рожденной холодным рассудком. Он не сдастся. И теперь им по-настоящему нечего терять. Железные Руки будут сражаться, пока не заберут врага вместе с собой в небытие.

— Вы спросите, как нам победить врага, которого мы не можем найти, — вещал Аттик. — Вы можете гадать, что за безумие заставляет меня представлять его смерть сейчас, когда наша последняя попытка обернулась ужасающим провалом. Таково мое безумие, братья — если то, что мы пытались уничтожить, защищается столь ожесточенно, значит, его важность колоссальна. Что нам не удалось сделать с расстояния, мы совершим вблизи. То, что отражает энергетическое оружие, поддастся иным средствам — даже если мне придется разбить каждый камень этой мерзости ксеносов голыми руками! — он выдержал паузу, а затем, понизив голос, спросил: — Ну что, братья? Разделяете ли вы мое безумие?