Помимо этого, сержанту было не по себе из-за того, что им пришлось оставить поселение без защиты. Он понимал, что колонистов нельзя оберегать вечно, и соглашался с тем, что они должны сами заботиться о выживании, когда у них появятся для этого необходимые средства. И сейчас, возможно, этот момент настал. Но Кхи’дем не видел, чтобы наметились хоть какие-то перемены в тактической ситуации. Он бы предпочел скорее приносить пользу в поселении, чем тухнуть на базе в ожидании цели, которая, быть может, никогда и не объявится.

Аттик активировал гололитический стол, занимавший большую часть командного центра. В воздухе появилась проекция поселения. На ней были подсвечены изображения руин, основанные на анализе видимых участков конструкций и экстраполяции на те регионы, доступ к которым еще получить не удалось. Массивная подземная полусфера в центре плато сияла наиболее ярко. Возникли руны, обозначавшие приблизительную глубину от поверхности до вершины купола. Кхи’дема все это всерьез насторожило. Новые раскопки? Не слишком веская причина для подобного собрания.

Аттик взял слово:

— При содействии госпожи Эрефрен мы установили, что сооружение ксеносов фактически является оружием. И хотя нам до сих пор не удалось установить точное местоположение врага, мы знаем, что он использует это устройство против нас. Настало время удалить эту фигуру с доски.

Капитан коснулся контрольной панели на столе, и метка «Веритас феррум» зажглась на геосинхронной позиции над поселением.

Тревога Кхи’дема превратилась в шок.

Его приветствовали так же тепло, как и прежде. Каншель снова погрузился в экстаз поклонения. В этот раз ощущения были еще ярче, ибо его больше не мучили сомнения. Он пришел с радостью и предвкушением в душе. И принес с собой предмет, который отметит это событие и это место должной святостью.

Ске Врис снова провела его к центру ложи. Улыбка женщины лучилась неземной радостью. Каншелю показалось, что не только для него одного сегодняшнее событие имело особое значение. Лицо послушницы сияло триумфом непреложной судьбы. Песнь звучала с невероятной силой. Эта ночь будет кульминационной. Возможно, думал Иерун, что, предавшись чувственной перегрузке восхвалений, он исполнит нечто важное не только для себя, но и для всех этих людей. Возможно, в какой-то момент они поняли, что их ритуалам чего-то не хватает. Теперь же он принес им истину Императора, и их поклонение обретет истинную цель.

Высокий жрец в капюшоне стоял на своем прежнем месте. Танцевал ли он снова? Каншель не был уверен. Детали реальности ускользали от него, и все материальное отступало пред мощью духовного. Мир раскололся на множество фрагментов, что закружились искрящимися вспышками безупречной чистоты, превратившись в нескончаемый изменчивый калейдоскоп. Слуга еще цеплялся за реальность, чтобы идти — но шел ли он? парил ли? — и мысли его оставались ясными ровно настолько, чтобы знать, что именно он должен делать в те редкие моменты, когда осознавал происходящее. Он двигался — летел, шагал, парил, плыл — вперед, вздох за вздохом, удар сердца за ударом, метр за метром. Он уже почти добрался до центра, где сходились все завихрения и нити. Здесь смысл умер и возродился обновленным.

— Ты принес икону? — вопросил жрец.

Казалось, цивилизации родились и пали, прежде чем Иерун совладал со своим языком.

— Нечто другое, — и он показал «Лектицио Дивинитатус».

Тишина. Вселенная замерла. Каншель застыл в лимбе, наполненном бесконечностью возможных смыслов. Вокруг проявляло себя нечто грандиозное, и значимость его нависала над человеком, простираясь за грани восприятия. Он сгинул в ее тени, и тишина наполнила его холодом. Что он наделал? Оскорбил кого-то? Но как?

Рука протянулась в лимб, и мир вокруг нее вновь слился воедино. Каншель снова обрел способность видеть. Время продолжило свой бег, но тишина осталась. Верховный жрец взял предложенную книгу, обращаясь с ней с благоговейным почтением. Он поднял ее к потолку ложи и произнес:

— Слово.

Тишина взорвалась хоровым криком — мощным, словно пробудившийся вулкан, абсолютным выражением наивысшего восторга. Иерун расплакался от радости — ведь у него все так хорошо получилось. Эффект от книги превзошел его самые смелые надежды. Впервые за всю свою жизнь он осознал, что даже у него, самого незначительного из слуг, есть судьба и что его роль в великом плане Императора может быть гораздо важнее, чем дозволяет его положение.

Жрец сделал шаг назад. Он опустился на колени и аккуратно положил «Лектицио» в центр пола. Растрепанная, рваная и мятая книжка превратилась в сосредоточение света. Она стала чем-то большим, чем просто слова на пергаменте, чем учение, чем символ. Каншель видел в ней творение и источник сил за гранью его понимания. Сама Галактика вращалась вокруг этой книги. Былое, настоящее и будущее — все обрело в ней свое отражение. Возвышенная радость Иеруна смешалась с благоговейным трепетом, но с ним же пришел и страх. Что такое один маленький человек? Ничто. Он слишком мал, а смысл — бесконечно велик. И если Каншель присмотрится, силясь его познать, то необъятное знание попросту разорвет его в ничто.

Но так ли это ужасно? Разве не будет это кульминацией всей его жизни? Разве это не величайшее из его свершений, о каких он даже не смел мечтать? Какой смысл жить дальше в постоянном упадке, зная только разочарование?

Жрец снова протянул руки, приглашая Каншеля присоединиться к книге, узнать все, принять дар высшего откровения. В этот раз Иерун не колебался. Он отдал себя Богу-Императору и шагнул вперед.

Но нет. Не шагнул. Его мозг отправил команду. Нервные импульсы достигли ног. Но его тело утратило единство и реагировало медленно. И в той временной пропасти между мыслью и действием на мир опустилась тень. Плавный поток голосов нарушила резкая и безжалостная какофония машин. Взревели двигатели. Затопали тяжелые сапоги. Голос, в котором не звучало даже эха человечности, отдавал приказы.

Паутина света разлетелась и погасла. Песнь умерла. Реальность вокруг Каншеля вернулась на круги своя. Задыхаясь от потрясения, он оступился — сначала от слабости, а затем под натиском толпы, что хлынула из ложи, подгоняемая гневом ходячего оружия, явившегося вершить судьбу людей.

— Вашим суевериям конец, — провозгласил Аттик. — Как и моему терпению. И этому поселению. Всему. Конец.

Каншель рухнул на четвереньки. Его голова гудела от ударов бегущих ног. Он свернулся клубком, пытаясь закрыться от них. Но продолжались они недолго. Даже самые преданные из колонистов поспешили подчиниться кошмарным гигантам. Только верховный жрец и Ске Врис демонстративно не торопились. Подняв голову, Каншель увидел, как двое проходят мимо нависающего над ними Аттика. Ске Врис опустила голову в знак почтения, а жрец, так и не снявший капюшон, шагал ровно. Но в конце концов и они тоже вышли в ночь. Слуга остался в ложе наедине с капитаном Железных Рук.

— Мой господин, — прошептал Каншель. Он не сделал ничего дурного. На самом важном, духовном уровне он понимал, что поступил правильно. Но в царстве мирских законов и в глазах самого холодного из легионеров он пересек черту. Иерун не просил о прощении. Он не предаст истинность своей веры.

Все равно для некоторых существ прощение стало чуждым понятием.

— Что ты возомнил о себе, слуга? — потребовал объяснений Аттик. Низкий электронный голос, едва различимый за рокотом двигателей транспортов, поистине ужасал.

Каншель открыл было рот, но не смог выдавить ни звука. Говорить нечего. Никакая правда, ложь или мольба уже ничего не изменят, и никакие слова не остановят приход ночи.

В ложу вошел Гальба и встал рядом с Аттиком.

— Капитан, — доложил он, — мы всех собрали. Если вы хотите обратиться к ним…

Аттик повернулся к сержанту.

— Я не собираюсь говорить с этими кретинами. Но я вдолблю им, что их ждет.

Он ушел. О Каншеле забыли. Слуга был настолько ничтожен, что не стоил и пары лишних секунд внимания легионера.