Я ковырялся на грядке во главе бригады юных натуралистов, когда, подняв голову, увидел Ирину. Она стояла по ту сторону ограды — непривычно бледная, в пузырящейся штормовке, как мне показалось, с чуть припухшим лицом. Что-то сдавило горло. Подошел:
— Привет!
— Привет! Как мои хомячки?
— Здравствуют. Уже перенес их сюда. Хочешь взглянуть?
— Опять заманиваешь? — Шагая по разные стороны изгороди, мы дошли до калитки, и я повел ее в корпус. — Давай лучше присядем, — слабо попросила она.
Мы сидели на скамейке, я с деланной сосредоточенностью следил, как в двадцати метрах от нас возятся на грядках юные натуралисты. Ирина, пристроившись почти на другом конце лавки, крутила в пальцах какую-то былинку, словно прислушивалась к чему-то внутри себя. Одуряюще пахло весной. Когда я в очередной раз скосился на нее, она глуховато, надтреснуто спросила:
— Слушай, Паганель, если бы я залетела, ты бы женился на мне?
Сердце в груди подпрыгнуло, потом вдруг нырнуло в такую леденистую прорубь, что похолодели даже кончики пальцев. В голове торкалась только одна мысль: если сейчас скажу хоть одно слово, кроме «да», если хоть на секунду начну рассусоливать по поводу разницы в возрасте, она сразу же решит, что я пасую, и ее доверие уйдет навсегда.
— Конечно, — выдохнул онемевшими губами.
— Ты меня не так понял, Паганель! Я хочу сказать, если бы я залетела от другого!
— Это я и имею в виду, — подтвердил почти беззвучно. Ирина как-то обмякла на своем конце лавки.
— И что же теперь будем делать? — выговорила она совсем слабым, упавшим голосом.
— Я не знаю, что в таких случаях делают. Правда. Не приходилось. Наверное, надо подавать заявление в загс. И все такое.
Во мне вдруг вспыхнул фейерверк каких-то радостно-сентиментальных чувств: господи, господи, моя дочь воззвала ко мне, неужели я еще секунду назад мог хоть капельку колебаться! Всего-то и надо, что прикрыть своим никчемным именем случайный итог ее восхитительного приключения, безоглядного порыва чувств! Да я благодарить должен, упасть к ногам ее за то, что она доверяет мне, старому коптильщику, такое право! И свою великую тайну! Это же перст судьбы: возможность вернуть сегодня тот долг, который вменила мне двадцать лет назад ее мать! Воистину судьбы человеческие ходят по кругу, но как причудливо! Как причудливо, господи!
И потом, потом — меня вдруг осенило: ведь этот ребенок — мой внук! Как изумительно все складывается! Разумеется, наш брак будет сугубо фиктивным, но он даст мне право растить своего внука, заботиться о нем, нянчить, кормить, учить, передавать ему все то, что я скопил в этой жизни: свой опыт, свои мысли, свое мироощущение, свое кредо, всю свою жизнь! Я научу его любить этот мир и жить в нем в единении с природой, беззвучно ходить по хвое и дышать так, чтобы не заморозить в сорокаградусный мороз собственные легкие, разжигать костер с первой спички и переплывать реки! Я научу его всему!
А если это будет внучка? Господи, какая разница! Она будет расти у меня, как пацан, вырастет здоровой и смелой, как ее мать (мои гены), и никто нам в этом не помешает!
Какое же это чудо — женщины, удивительные существа, которые вот так, походя, словно само собой разумеющееся, дарят нам свои признания и наших детей, и с ними — надежду, само будущее! Идиоты, недоросли выдумывают какое-то клонирование — зачем, если есть они, женщины, в которых и благодаря которым мы продолжаем жить из поколения в поколение, из века в век. И я, я — никчемный отшельник! — я тоже не прервусь!
— Ирина, все будет отлично! — заговорил я с внезапной горячностью, понес какую-то чушь про то, что мне надо будет сбрить бороду, что без нее буду смотреться моложе, ей будет не так неловко со мной, что можно будет в день свадьбы нанять театрального гримера…
— Так ты согласен жениться на мне? — по-прежнему недоверчиво, даже с ноткой удивления, переспросила Ирина.
— Какие могут быть вопросы? Я… Я просто счастлив! — в переполнявшем меня восторге я почти кричал.
— Не буди народ. Извини, мне надо идти. Сессия на носу. — Она неуверенно пошла к выходу, улыбнулась, увидев, насколько пытливо я ощупываю глазами ее фигурку. — Мне тоже как-то не по себе. Полчаса назад шла себе по улице, морковь морковью, и вдруг — почти замужняя дама… Невеста! Это правда, Паганель?
— Конечно же, правда! Надо только скорее, пока незаметно!
— Ишь ты, какой нетерпеливый! Скоро только кошки родятся! — Ирина коротко хохотнула и подставила щеку для поцелуя. И только после того как она скрылась за поворотом, меня пронзила тихая, тошнотворная мысль.
Теперь я непременно встречусь с ее матерью, этой Галей-Галиной-Галиной Даниловной, и лучше даже не думать о том, что будет, когда она со стопроцентной неизбежностью придет к выводу, что я, старый ишак, обрюхатил ее дочь! Свою собственную дочь!
А что еще она должна подумать?
Конечно, мне и в голову не пришло отыграть все обратно. Хотя всю жизнь я прожил одиноко, но, сталкиваясь в суровых краях с разными людьми — представителями разных народов, племен, живя среди них, деля с ними кров и корку хлеба, я усвоил, по крайней мере, одну простую истину: дети на то и есть дети, что, когда надо, ради них можно не задумываясь пожертвовать жизнью. А не то чтобы бояться, какими глазами на меня глянет бывшая случайно-полуминутная любовница! Да и не представлял я себе, как могу взять свое слово обратно у доверившейся мне девушки.
Как-нибудь объяснимся и с мамой тоже!
Я взял на себя предсвадебные хлопоты: Ирина была занята сессией. Да и, насколько я понимал, ей было просто неловко проявлять активность. Мне даже пришлось на другой день идти искать ее в университете: став вдруг женихом и невестой, мы как-то не условились, когда встретимся вновь.
Да и когда встретились, ей явно было не по себе. Мы долго бродили в молочных весенних сумерках по городу, по его скверам и набережной, и она или молчала, потупясь, либо односложно говорила что-то невпопад:
— Ой, смотри, ласточки! Уже прилетели…
Или:
— А ты в детстве в Деда Мороза верил? Что он приходит и подарки оставляет? Или знал, что это — родители?
Я даже подумал о том, что она раздумала выходить за меня, и счел нужным расставить точки над «i»:
— Ирина, я понимаю твои сомнения… Конечно, я стар для тебя. Ничего не бойся. Разумеется, ты будешь жить у родителей. Когда найдешь более подходящего себе по возрасту мужчину — а я не сомневаюсь, что это будет скоро, — голос у меня немного дрогнул — все-таки я успел к ней привязаться, — и тогда никаких проблем с разводом не будет. Тем более что ребенка можно будет оставить у меня. Обещаю, что сумею его воспитать… Чего-чего, а времени у меня предостаточно…
— Размечтался! — Ирина коротко, как это часто бывало во время разговоров, хохотнула — в своей манере, в нос, и искоса взглянула на меня сбоку и снизу вверх хитрющим взглядом. — И не думай! Вот только подожди: на шею сяду и ножки свешу — сразу забудешь, сколько тебе лет.
И мы вновь брели по молочной реке майского вечера, и она опять невпопад спрашивала о чем-то, что не имело никакого значения, и было чуточку грустно, словно происходило прощание с кем-то или чем-то. И потом, на длинной-длинной набережной, уходящей в бесконечность своими крашенными «серебрянкой» перилами, Ирина, забежав вперед и ловко перебирая каблуками, почти бегом пятилась от меня, пристально и умоляюще глядя мне в лицо, и когда она чуть-чуть оступилась и я подхватил ее, неожиданно замерла, как птичка, и едва слышно шепнула:
— Действительно, чего я боюсь-то?
В каком-то смысле для меня ситуация была патовая. С одной стороны, я понимал, что чем скорее мы подадим заявление, тем лучше, тем быстрее будет свадьба, тем меньше шансов оконфузиться, попасть в неудобное положение. С другой стороны, перед тем как нести заявление в загс, необходимо хотя бы ради церемониала встретиться с ее родителями…
— Да не волнуйся ты так! — чувствуя мой мандраж, начала убалтывать меня Ирина дня за два до намечаемого похода — она вновь была полна энтузиазма. — Ну и что с того, что вы ровесники? Посидите, поговорите, как сыграл «Локомотив» — самое милое дело! Цивилизованные же люди! Опять-таки, папаньке будет с кем пропустить кружечку пива.
