— Ничего себе братский поцелуй!.. — По голосу он понял, что она улыбается.

— Только половина десятого… Позвони домой, что ночуешь у подруги, а?.. И останься… Разве нам плохо вдвоем?

Он почувствовал, что скатывается на какое-то жалкое клянченье, но ничего не мог с собой поделать.

— Это исключено, Сереженька, милый… Родители знают, что у меня нет подруг, у которых я могу заночевать.

— Ну, хоть до двенадцати, а? Жестоко позволить голодному ребенку лизнуть пирожное и не дать наесться досыта.

— О, как мы образно выражаемся… — Ниоле наконец поглядела на него, кокетливо улыбаясь.

— Как-никак творческий вуз окончили.

— Какой?

— Потом скажу.

Сергей встал и принес два стакана сока.

— Извини, что безо льда.

— Да куда сейчас лед…

— Понял. Действую.

Сергей отдал оба бокала Ниоле и пошел подкинуть голодающему очагу дровишек. По оставшимся дровишкам поползли задорные язычки, и Сергей вернулся на шкуру. Ниоле протянула ему бокал.

— Так что ты оканчивал?

— ВГИК, художник-постановщик.

— О, фирма солидная. А что же?…

— Бельчонок, давай о другом, а? Теперь, когда я обзавелся собственной музой, я все преграды снесу. Выйдет, даст Бог, наш альбом, тогда появятся перспективы. Только никуда не девайся, ладно?

Он залпом допил сок и стал расстилать одеяла.

— А это что за гуманитарная помощь? — спесиво осведомилась Ниоле, отодвигаясь от него.

— Это помощь моделям, которые ждут своей очереди.

— Убери. Мне неприятно. — Она отодвинулась на край тигра.

— На них никто никогда не спал и ничем плохим не занимался. Они совсем новые и чистые. Пару раз девчонки прикрывались в ожидании очереди на съемку. У меня же всегда прохладно… Те, кто приходит на обнаженку, приносят с собой халаты. Не знала этого?

«Ведь это почти правда!»

— Все равно, — дернула она головой.

— Ниоле, девочка, не надо… так обо мне думать. Ты самое лучшее, что было в моей жизни за последние двадцать семь лет и десять дней. Ну, не будь вредной, не мучай своего преданного жреца…

Он все-таки расстелил одеяла и потом, чуть выждав, стал поднимать на ней платье. Сначала Ниоле было отстранилась еще больше, но потом, сделав над собой усилие и подчиняясь его напору, встала на колени и позволила его с себя снять. Ее грудь оказалась прямо перед его лицом, и он, с трудом отклеив ладони от гнусно липкого трикотажа, обеими руками взялся за эти мягкие комочки и зарылся в них лицом. Ниоле положила голову ему на плечо и обхватила его за шею, словно это он собирался вырваться. Но это было очень далеко от того, чего он действительно желал.

Сергей, очень нехотя, оторвался от Ниолиных грудок, подсек ее за талию и положил на шкурку.

«Тьфу ты, дьявол, и зачем я джинсы надевал!.. Столько удовольствия упустил! — запоздало пожалел он. — Все, принимаю ортодоксальный нудизм!»

Он попытался укрыться одеялом, но тут же ему стало жарко, он сбросил его, и вдруг в свете неровных всполохов пламени увидел себя входящим в тело Ниоле. Это было ужасно неприлично, но и очень красиво, поэтому будоражило до сумасшествия. К счастью, Ниоле ничего этого видеть не могла и, скорей всего, не поняла, отчего он опять почти зарычал. Она, просто обхватив его за торс, сама придвинулась к нему, прошептав что-то непонятное.

Любовницей Ниоле была неопытной — так, вероятно, пара школьно-студенческих романов. Но инстинкт и желание восполняли этот пробел. Перешагнув определенную границу, она предавалась любви полностью, отвечала на его ласки охотно, не сдерживаясь, что-то шептала, хотя Сергей не мог расслышать, что — из-за собственного шумного дыхания.

«Она совсем моя, моя!» — гадко-самолюбиво клевало его в самое сердце мужское тщеславие, и от этого он совсем лишался рассудка, желая только одного — никогда ее не отпускать.

Но что прекрасно в плотской любви, так это то, что, не в пример другим вечным ценностям, кончается лучше, чем начинается. Сергей, щедро отдав Ниоле лучшее, что у него имелось на тот момент, прижал ее сильнее, чем следовало, и она жалобно хныкнула:

— Сережа, ты меня задушишь…

— Никогда, — прохрипел он, ослабляя объятия.

Он вытер лихорадочный пот углом одеяла и чуть отстранился, пытаясь разглядеть выражение ее лица — как он себя проявил?..

— Отпусти меня, а? — попросила Ниоле.

— Погоди, ну, пожалуйста! Еще пять минут, а потом можешь хоть съесть меня, как паучиха.

— Я не похожа на паучиху, — полуобиделась Ниоле.

— Да, совсем не похожа, поэтому я и надеюсь выжить. А?

— Ну ладно… Только не надо меня… так сильно…

— Все будет, как ты хочешь…

Потом они отдыхали лежа, обнявшись. Кажется, Сергей даже задремал, но очнулся, когда Ниоле начала выбираться из одеяльного кокона.

— Хочешь уйти? — безнадежно спросил он.

— Да, пора. А то дома начнут беспокоиться. Ванна тут есть?

— Погоди, я там включу и крикну тебе.

Было без двадцати одиннадцать.

«Да, ловко мы это проделали», — как о чужих людях, подумал Сергей о них с Ниоле.

Она промелькнула в ванную, накрывшись одеялом и с комком одежды в руках. На него даже не взглянула. Сергей, какой-то разомлевший, чуть злой и приятно усталый, поставил чайник и стал ждать ее возвращения.

— Ты обещал меня проводить, — бесцветно сказала она, появляясь в дверях кухни.

— Чаю-то выпей на дорожку.

Она наконец поглядела ему в глаза:

— Нам не надо было этого делать.

Сергей встал, подошел и попытался ее обнять. Она сделала предупреждающий жест — не надо! Сергей опустил руки.

— Ну почему же, ласточка! Что плохого мы сделали? Кого мы обидели?

— Ну, так… — пожала она плечами.

— Я от тебя в восторге…

Она досадливо покачала головой.

— Ниоле, милая, как только мы закончим этот альбом — сейчас я просто не могу думать о чем-то серьезном, — я приеду к твоим родителям во фраке и белом жилете и буду просить у них твоей руки.

Она кинула на него взгляд, означавший: это ты из вежливости? Ну, спасибо!

— Если ты, конечно, не погнушаешься малоизвестным художником с неустойчивым доходом.

— Вот уж что меня не интересует в людях, так это их доход! — фыркнула она.

— Ну ты же бизнесвумен. Это было бы естественно.

— Но не… в этом случае.

Сергей подумал, что нежный, в меру глубокий поцелуй — это как раз то, что нужно. И опять угадал.

— Ох, как же мне с тобой хорошо, — пробормотал он, прижимая ее к себе.

— Фотки мне завтра перешлешь? — спросила она, легонько царапая его ноготком по плечу.

— Я и сам могу заехать.

— Заезжай…

Наверное, это была первая мартовская ночь, когда в преддверии равноденствия вечером не замерзли лужи. На небе, у горизонта, там, где его не закрывали каменные джунгли, еще виднелась светлая полоска, чуть зеленоватая. Воздух, даже подпорченный выхлопами тысяч автомобилей, был округлым от весеннего томления, влажно-кучевым и многообещающим.

— Ты меня только до метро проводи, ладно?

— Ну нет, поздно одной гулять. Я тебя до дверей сопровожу.

— Не надо. Мне пять минут от метро и по светлой улице. Правда.

— Ну, смотри… Позвони на мобильный, как придешь.

Они расстались на «Кольцевой». Сергей, еще не доехав к себе, получил эсэмэску: «Я дома. Целую. Ниоле».

Спал он в эту ночь хорошо, не как после обычной съемки. Но и во сне он смутно и томительно переживал события предыдущего вечера, беззащитную Ниолину плоть, заполнявшую его пригоршни, прижимавшийся к нему животик, влажные, горячие руки, беспорядочно скользившие по его груди и спине. Рано утром, не открывая глаз, Сергей стал размышлять о том, как ему строить отношения с рыжей пиарщицей.

Да, он был многогрешен в одноразовых сексуальных приключениях с девчонками-манекенками. Не то чтобы он не принимал всерьез эти поспешные соития в неприспособленных помещениях. Он их вообще никак не принимал — как и они сами. Доставили друг другу чуточку удовольствия, потренировались и разбежались. Они держали его про запас на тот случай, когда надо будет срочно дополнить свои портфолио, или для того, чтобы он вспомнил о них, когда будет хороший заказ. Да ради бога! Он никогда никого ни к чему не принуждал, ничего не обещал и никого не обманывал. Никогда не признавался в пламенных чувствах, чтобы получить приглашение поехать к девушке домой. И поэтому у него с ними, коллегами по цеху, были прекрасные — деловые — отношения.