За окном часто шли дожди, покрывалась озерами луж ведущая к центральному входу детского дома дорожка; мок вдалеке ржавый забор, сквозь который просматривалась улица. Дар пристально разглядывал прохожих – каким он будет, его Бог?

Летел над улицами снег, вставало солнце, вспыхивали и гасли дни – всё мимо, все бегом. Таяли сугробы, распускались почки, выстреливала листва. Становились тесными чужие ношенные вещи – ему выдавали новые. Такие же ношенные, чужие. Стаптывались одни ботинки за другими, все басовитей голосили ребята на игровой площадке; младшая группа пополнялась новыми «уродами» – ни в чем неповинными малышами, родившимися с меткой на запястье.

Он иногда ходил на них смотреть. Осторожно гладил по мягчим щечкам, спящих.

Великий Эфин все не приходил.

И росла вместе с Даром мысль – может, он недостаточно хорош? Не настолько смел, добр, честен, чист?

Отчаяние росло вместе с разочарованием.

В автомастерской он доживал свои последние дни. Давно научился существовать параллельно с этими стенами, запахами машинного масла, железа, бензина, научился соседствовать с людьми, не пересекаясь и не впуская их в свою маленькую вселенную. Для чего? Коллеги? Да. Но друзья не для него, равно как и нормальная семья – жена, дети, внуки. Кто захочет рожать от чента? А вдруг ребенок тоже родится уродом? Дур не находилось.

На его запястье давно тату, скрывающее метку, – вместо точки и окружности птица и солнце. Символ души, вырвавшейся из круга, символ надежды. Пусть тело – клетка, но он свободен.

– Слышь, твоя знакомая все еще там… – докладывал Стас, внимательно зыркая на перемазанного по локоть в масле Дара. – Так и стоит на углу.

– Пусть стоит.

И больше ничего не добавлял – нырнул, как и привык, в работу, которая, пусть скудно, но кормила, позволяла снимать обшарпанную однушку. Есть, где спать, есть, где выпить утром чай.

– Может, позвать ее сюда? Она там мерзнет.

Дар хмурился и молчал.

Пусть мерзнет, если аферистка. Их таких много лет десять назад развелось – мошенников, пытающихся выжать последние деньги из чентов (заплати, и я продлю тебе жизнь). Они прикидывались Богами, посланниками Богов, непонятно кому платили, чтобы узнать про мутантов, а после с наглыми ухмылками заявляли о том, что «квартира в обмен на жизнь, это ведь не дорого?»

У него не было квартиры. Ни машины, ни скопленных денег – ничего. Бывали ченты, которые жили по сорок-пятьдесят лет – им хотелось пожить подольше, насладиться накопленным, но Дар добра не нажил – этой дуре придется утереться.

«Как можно делать деньги на чужом горе?» Он задавался этим вопросом и не находил ответа. Как? Что у таких людей в груди вместо сердца? И ведь находились те, кто продавал последнее, занимал, отдавал… А после куча заявлений в милиции.

Приладить втулку, закрутить гайку, затянуть, протереть – последовательность привычных действий. На ужин он купит пельменей – хотелось хоть чем-нибудь порадовать себя напоследок.

– Еще стоит, – фраза от Стаса через час.

Пусть стоит.

Он давно не наивен и не верит ни в Богов, ни в ту легенду-сказку. Тем более что первых достоверно никто не видел, а последнюю давно, чтобы не плодить мошенников, перестали читать в детских домах.

В интернат, в котором вырос, он собирался отправить то, что имел: купленный два года назад диван, набор инструментов и коллекцию моделек мотоциклов в количестве восьми штук.

С работы он выходил, подготовленный к разговору, почти остывший.

Девчонку, глядевшую на него со смесью жадности и надежды, увидел почти сразу же и опять против воли вспыхнул:

– Поговорить хочешь? Ну, давай, поговорим…

Ей пришлось пробежать за ним почти два дома, прежде чем он свернул в пройму между пятиэтажками и остановился, намеренно встал в глубокую, полную колотого льда лужу, чтобы у «гадины» промокли ноги.

– Что? Говори!

Она выглядела запыхавшейся, растрепанной, но удивительно настойчивой.

– Дарин, я могу тебе помочь… – повторила слова, проехавшиеся по его мозгу грубой наждачкой.

– Это я уже слышал. Говори! Где мои данные взяла, говори, у кого информацию купила? И еще – зачем?

– Я…

– Что тебе нужно от меня? Денег? – он не давал ей и слова вставить. – Мне, знаешь ли, родители наследства не оставили, как некоторым, – продавать нечего. Нет у меня денег, усекла?

Последнее слово прорычал так зло и громко, что на него испуганно и укоризненно покосилась проходящая мимо со старой тканевой сумкой старушка.

«Иди своей дорогой, бабуся…» – хотел прорычать, но лишь сильнее стиснул зубы.

Здесь, в невысоком тоннеле между домами, на стенах переливались желтые, отражающиеся от ручьев блики – снаружи садилось солнце.

– Отстань от меня, в последний раз прошу. По-хорошему.

Он готов был дать ей по морде, если придется, – все равно терять нечего.

– Мне не нужны деньги. Зачем?

Его знакомая при этих словах выглядела такой простой и бесхитростной, что, будь он не здесь и не сейчас, а при других обстоятельствах, поверил бы ей безоговорочно. Удивленные и чуть напуганные его агрессией серые глаза, обиженная морщинка на гладком лбу – девчонка будто до сих пор мысленно вопрошала, зачем ей могли быть нужны деньги?

Действительно, зачем, – чуть не крякнул он ехидно. И в очередной раз словил сводящее с ума мимолетностью чувство, что уже где-то видел ее раньше, – но где? Точно не в мастерской, не в магазине возле дома, где брал продукты, не во сне, кажется.

Как будто в параллельной жизни…

Эту мысль Дар прогнал.

– Тогда что нужно?

– Я хочу тебе помочь.

– Помочь? Зачем?

– Ни зачем. Просто так. У меня есть сто лишних единиц манны…

– Манны, значит! – она никак не хотела бросить притворство, и его вдруг покинула злость, оставив после себя едкую усталость. Бессмысленный диалог, бессмысленный спор.

– Скажи, – он вздохнул, – почему ты просто не скажешь: «Заплати мне?» Зачем все это, а? Зачем? Разве у тебя правда нет сердца?

Дар вглядывался в ее глаза так, будто мечтал прочитать в них правдивый ответ.

– Есть! – жарко качнула головой незнакомка. – Поэтому я здесь. Я не хотела, чтобы ты прожил свою жизнь… так.

– Как?

Она мигнула. Мимо них прошли грузная мать с малолетним сыном, следом подозрительного вида мужичок в старой куртке и натянутом на глаза капюшоне. Эхом отражались от стен чужие шаги и хруст льда под подошвами.

– Слишком… коротко. Ты заслужил… лучшего.

– Правда? С чего ты это взяла?

– Не знаю. Почувствовала.

Наверное, будучи маленьким, он ждал именно этих слов и им бы поверил. «Почувствовала» – правильно. Потому что он «растил» себя, делался достойным, стремился стать лучше, и потому что верил, что однажды так и будет. И плевал бы, что пришел не «он», а «она».

Только он давно не маленький, а стоящая напротив аферистка так и не призналась, чего желает на самом деле.

Отвязаться от нее. Купить пельменей – сварить, съесть, покурить. Простой план, но он почему-то все еще торчит в чужом переулке, почем зря сотрясает воздух препирательством.

– Уходи и больше не попадайся мне на глаза.

– Но я не мошенница!

– А кто ты?

– Эфина.

Господи, зачем он тратит время?

– Может, докажешь?

В серых глазах мелькнуло растерянное выражение.

Так он и знал. С самого начала. Собирался развернуться, чтобы уйти, когда девушка спешно выпалила.

– Мне надо, чтобы было темно… Темнее, чем здесь.

И он удивился самому себе, цинично хмыкнув:

– Без проблем. Дуй за мной.

После чего, не оборачиваясь, зашагал к ближайшему подъезду.

Здесь пахло высохшей мочой и жареным луком. И еще отходами.

Он завел ее на один пролет выше первого этажа, туда, где на стенах висели старые развороченные почтовые ящики – почти все пустые. Газеты валялись рядом, в углу, – тот, кто их принес, не стал утруждать себя лишней работой.