— Но погода отличная.
— Погода. Что погода. Тут кроме погоды.
— А что?
— Мало ли что. Да и погода.
Корректировщик поставил чемоданчик на землю. Но погода отличная. Погода. Что погода. Тут кроме погоды. А что? Мало ли что. Да и погода. А что? Мало ли что. Да и погода. Корректировщик поставил чемоданчик на землю.
— Но погода отличная.
В груди жжение и слабая боль, как будто чьи-то осторожные пальцы разделяют присохшие ткани, нежные пленки, прилипшие друг к другу, и там, где пленки успели срастись, волокон касается морозящий острейший тончайший прозрачный ноготь, и озноб пробегает по дымчатым пленкам, из-под ногтя вытекает густая слеза.
— Но погода отличная.
Во рту сладковатый привкус. Кропотливые пальцы осторожны и почти не причиняют боли, и, в общем, это не боль, а неприятные ощущения, неприятное трепетание пленок. И во рту привкус крови.
Корректировщик стоит с прикрытыми глазами, Черепаха смотрит на город... Вдруг — движение, шум, становись! — шарканье, кашель, голоса, становись! возьмите у майора чемоданы. Пошли. Корректировщик-и-Черепаха судорожно оглянулся на лагерь, обнесенный колючей стеною... Ну чего ты, иди.
Через взлетные полосы, мимо десантников с автоматами, мимо посадочных площадок с пассажирскими самолетами, мимо столпившихся у вертолета мужчин в чалмах и накидках, женщин с детьми на руках, мимо команды новобранцев, ждущих отправки в город у Мраморной горы, мимо афганца, поливающего лужайки, мимо советского пассажирского самолета — во двор, обнесенный железной оградой. Встать в шеренги! снять кителя! все вынуть! Интеллигентные офицеры движутся вдоль шеренг, бегло осматривая вещи, но иногда тот или иной останавливается, проворно нагибается и запускает чуткие музыкальные пальцы в хрустящий целлофан или в портфель: это что? надо сдать. Никто не спорит, все готовы все сдать: платки, духи, цепочки, приемники и, пожалуй, фуражки, кителя, галстуки, обувь, — босиком, в одних штанах выскользнуть отсюда. И все завершается очень быстро. Дембеля покидают таможенный двор и направляются на посадочную площадку, где их ждет корабль с длинными крыльями. И в это время встают и новобранцы, — к вертолетам приближаются люди в светлых комбинезонах, с темными кобурами на боку; летчики скрываются в вертолетах, и новобранцы, взяв вещмешки с шинелями, медленно подходят к вертолетам, под хвостами которых уже чернеют, углубляются впадины. И вот новобранцы толпами исчезают в черных провалах под хвостами.
А к бело-голубому самолету причаливает трап. Несколько минут спустя появляются гражданские летчики и цокающие стюардессы с сумочками.
Новобранцы уходят в вертолеты.
Дымчатые трепетные пленки расходятся, — но еще соединены жилой, и в предчувствии конца Меня бьет озноб.
В вертолете душно, все сиденья уже заняты, новобранцы опускаются на пол. Но рыжий держит место у иллюминатора. Черепаха, я здесь! — кричит он и машет рукой.
Летчики и стюардессы подходят к трапу. Ну что, ребята, все? домой? — с улыбкой спрашивает пожилой летчик. Что он сказал? что он сказал? — тревожатся дембеля. Летчики начинают всходить по трапу. За ними поднимаются надменные стюардессы.
А новобранцы уже все в вертолетах. Вертолеты урчат, длинные ножи вздрагивают, поворачиваются, наматывая жилу, описывают круг. В вертолете темно, по лицу Черепахи катится пот, сквозь толстое стекло он смотрит на самолет, на толпу и трап, по которому взбегает без оглядки Корректировщик со сверкающей медалью.
Жила наструнивается, тонко звенит, морося красной пылью, и я стараюсь ослабить напряжение и пытаюсь развязать все узлы и все распутать, но — блестящие плоские лопасти все вращаются, вращаются быстрей, вертолеты трогаются, скользят по площадке, свист, рев и стрекот заглушают Мой крик, вертолеты один за другим срываются, мчатся, взлетают, проходят над лагерем и берут курс на город у Мраморной горы, где все повторится. И от самолета отъезжает трап, бело-голубое судно отправляется в путь и, густо гудя, поднимается со дна, стремительно всплывает. И жертва свершается.
