– Отец, давай поужинаем дома, – взволнованно обратился к Николя Жозеф. – Хозяева могут вернуться в любой момент.

– Гулянье в самом разгаре – раньше полуночи никто не вернётся. Прекращай ныть и выжми из этой треклятой коровы побольше крови. Если меня увидят в теперешнем состоянии – проблем не оберёшься.

– Если я выкачаю ещё хоть чуть-чуть, животина отбросит копыта в ящик.

– Ну и что ж, спишут на кровожадность чудовища и заведут новую.

– Но я не хочу становиться убийцей!

– Сопляк! Дай сюда, я сам.

– Не дам, ты и так всё стадо вырезал, которое я на разведение купил.

– Ну и что?

– Это бесчеловечно!

– Бесчеловечно? Жожо, не смеши меня! Мы не люди – мы вамперлены!

– Но мы приехали сюда, чтобы снова стать людьми! Осталось только озёрного духа найти, так ведь?

– Найди, а потом поговорим.

– Да я только этим и занимаюсь. Уже всех по несколько раз проверил… Слушай, отец, а, может, ошибся ты?

– Нет. Куяш – озеро-прародитель. Без сомнений.

– То же самое ты говорил и про Лох-Несс.

– Меня ввели в заблуждение легенды о Лох-Несском чудовище. Но зато они же подали идею с чудовищем Куяшским.

– Отец!

– Послушай, Жожо, ты мне как сын, но иногда я начинаю уставать от твоих дурацких потуг казаться человеком. Мы – не люди, смирись. Люди – наш корм.

– Неправда! – губы красавца судорожно подрагивали. Казалось, он вот-вот расплачется.

Я в оцепенении стояла у стены, наблюдая это напоминающее дешёвый голливудский ужастик действо. Резкие, порывистые спазмы хлестали мои онемевшие мышцы, но я не смела пошевелиться, чтобы расслабить их. Боль была необходима мне, дабы убедиться, что я не сплю, сохранить то хрупкое, зыбкое состояние, не позволявшее выпасть из реальности.

– Анна Кротопупс. – Мы с Жозефом одновременно вздрогнули от звуков моего имени и посмотрели на Николя.

– Из этой безмозглой мартышки выйдет отличный десерт. – Николя медленно смаковал каждое слово, будто поливая его со всех сторон ядом. – Сначала отрежу её длинный нос, чтобы раз и навсегда отучить от привычки совать его, куда не надо, затем воткну в отверстие соломинку и буду неспешно, растягивая удовольствие, посасывать её кровь…

– Прекрати! – Лицо Жозефа исказила гримаса боли, словно его внезапно рубанули по спине топором. – Это не смешно!

– О, нет, я не шучу, – в голосе Николя звучали насмешливо-торжествующие нотки, – У меня есть причина для её убийства, с которой не сможешь поспорить даже ты: из-за неё мы находимся под угрозой разоблачения.

– Чушь кошачья! Анечка весьма недалёкая девушка, она ни за что не догадается!

– А ей и не нужно догадываться, она сейчас стоит снаружи и подслушивает наш разговор.

Я судорожно встрепенулась всем телом, точно ошпаренная, и отшатнулась от стены. Шокированный, ослеплённый белой вспышкой потрясения разум ещё бездействовал, а ноги уже несли меня прочь. «Бежать!» – звенела каждая клеточка тела, вытесняя яркий колючий туман из головы. «Бежать!» – я развернулась в пружинящем прыжке в сторону калитки и… Николя с играющей на губах притворной приторно-ласковой улыбкой стоял прямо позади меня, раскинув руки, будто для объятий. Гипнотизирующий взгляд водянистых, бесцветных глаз ужалил меня, превращая в неподвижную, безвольную игрушку.

Я с ужасом смотрела в его глаза, осознавая, что мне больше некуда бежать. Неслаженная какофония ночных звуков опять слилась в зловещую симфонию смерти, на этот раз моей.

Глава 3

Побег

В книгах и фильмах, когда жизнь героя висит на волоске, в последний момент непременно появляется кто-то или что-то, чудесным образом его спасающее. Я всегда была реалисткой, и подобные волшебные избавления ничего, кроме презрительной усмешки у меня не вызывали…

Тяпка прочертила воздух грациозно и почти незаметно, словно взметнул из травы изящную палочку доселе дремавший дирижер. Симфония смерти взяла финальный аккорд и смолкла, колючими осколками рассыпавшись вокруг несостоявшейся жертвы. Сперва мне показалось, что возникшая из ниоткуда черная полоса, разделившая уродливое лицо Николя ровно посередине, порождение моего обезумевшего от ужаса воображения, однако сдавленный крик боли свидетельствовал об обратном. Взгляд Николя больше не сковывал меня, и, подбрасывая колени чуть ли не до подбородка, я галопом поскакала к калитке. Едва деревянная дверца осталась позади, в уши ударил резкий, тошнотворный визг, будто бы рядом резали десяток поросят. До меня не сразу дошло, что это кричу я.

Всё вокруг слилось в одну длинную размытую полосу, и я больше не понимала куда бегу. Что-то мягкое мелькнуло под ногой, взвизгнуло и с возмущенным лаем понеслось со мной наперегонки. Правда очень скоро лай превратился в отдаленное разочарованное тявканье, и я вновь осталась одна. Сложно сказать, обрадовалась я или огорчилась, скорее второе, потому что общество злой, но честной в своих чувствах собаки было всё-таки приятней компании двуличного Николя. Впрочем, очень скоро мне стало не до мыслей подобного рода: из-за густой травы, в которую я, сама того не заметив, влетела, пришлось сбавить скорость, и, вновь обретя способность различать очертания предметов, я узрела впереди забор. Возможно, если бы я догадалась затормозить, встречи с этим архитектурным сооружением удалось бы избежать, но в тот момент я была абсолютно уверена, что это не я несусь на забор, а забор вразвалочку скачет на неподвижную меня. Я встретила его бесстрашно и открыто, с широко распахнутыми объятьями. Мы жадно слились воедино, как влюблённые в порыве страсти, я издала прерывистый хрип, он – скрипящий стон, а потом мы вместе повалились на мягкую траву, я нежно обняла его за оттопыренную доску и затихла, как мне показалось, уже навсегда.

В детстве я была послушным и воспитанным ребенком, никогда не грубила старшим и мужественно терпела холодное отношение сверстников. В нашем классе учился Эдик, хиленький мальчик в очках, которого остальные почему-то жутко невзлюбили. Иногда на большой перемене, когда я выходила во двор, чтобы под сенью тенистого школьного сада насладиться очередной главой Достоевского или Гончарова, я видела как он, заплаканный и побитый, выползает из-за сарая с садовым инвентарём. Мы никогда не разговаривали, притворяясь, что не замечаем друг друга: он стыдился представать перед девушкой таким жалким и неспособным постоять за себя, а я понимала это и старалась не ранить ещё больше его и без того покалеченную гордость. Я сочувствовала ему и в то же время жутко завидовала: он вызывал в одноклассниках бурю эмоций, пусть и негативных, его существование никого не оставляло равнодушным. Я же до самого выпускного так и осталась зубрилой со смешной фамилией, которая отдувалась за всех у доски, и с которой не хотел сидеть никто, кроме собственного портфеля.

В институте судьба сыграла со мной злую шутку: я попала в одну группу с Эдиком, который к тому времени подрос, излечился от детских комплексов и из гадкого утенка превратился в мужчину моей мечты. Страдала ли хоть одна девушка от неразделенной любви так, как страдала тогда я? Мое сердце плакало и изнывало от отвращения к собственной недальновидности. Ведь он был рядом столькие годы, что мне стоило протянуть ему руку сквозь тонкую занавесь неловкости, разделявшую нас? Теперь же прозрачная ткань превратилась в глухую, непробиваемую стену. Он словно специально избегал меня, напоминавшую ему о позорной странице, которую он хотел вырвать из книги своей жизни и забыть навсегда. А ведь я тогда могла всё изменить, превратить его болезненные воспоминания в сладкую грусть о нескладном отрочестве, подарить ему первого друга и первую любовь. Я упустила момент. Зачарованная бликами солнца, игравшими в листьях деревьев школьного сада, я подставляла им раскрытые ладони и не заметила, как моё счастье ускользнуло сквозь пальцы.

Когда стало известно, что Эдик встречается с первой красавицей на потоке, я пролежала все выходные, заливая слезами подушку. Тогда же я приняла роковое решение, изменившее всю мою жизнь: перевестись на заочное отделение и махнуть к двоюродной тёте в Крутой Куяш. Знала бы я, что это будет стоить мне жизни…