- Конечно, нет! Вообще коммунист не должен, разлагаться морально и заниматься любовь вне брака!

  Валентина пожала плечами:

  - Как сказать! По-моему это личное дело каждого! Кроме того мужчины все разные, и удовольствие от них получаешь по-своему. Тут уж так просто не угадаешь, но муж быстро приедается.

  Идущая справа девушка-комсомолка возразила:

  - Для человека главное духовное общение, а не звериные инстинкты!

  Валентина подняла палец вверх:

  - Не будем, болтать на неприличные темы! Может, лучше поговорим о партии, и построении коммунизма!

  Елизавета хотела что-то сказать, как последовал приказ - колонне остановиться.

  Они оказались прямо перед бетонированной площадкой, к которой подъехала пара грузовиков и автомобиль. Одновременно появилась еще одна колона гонимых женщин. Судя по одежде, это были гражданские лица.

  Из немецкого выкрашенного в цвет хаки автомобиля выполз тучный немец. У него было неприятное, плохо выбритое лицо с тройным подбородком, и странный двуствольный автомат за плечами. А вот фуражка, на которой блистала эмблема - две молнии, выдавала эсесовца. Фашист вышел перед девчатами и скомандовал на ломаном русском языке:

  - Равняясь! Смирно!

  Девушки машинально вытянулись, сказалась военная выучка. Одна из девиц правда промедлила, и получали прикладом по попе.

  Эсесовский офицер довольно крякнул, посмотрел на женские ноги и скомандовал:

  - Всем снять сапоги!

  Девушки вздрогнули, по рядам пронесся гул. Жирный немец демонстративно зевнул и, вяло пробормотал:

  - Кто ослушается, тот будет повешен! - И тут же неожиданно грозный окрик. - Шнель! Шнель!

  Девушки принялись разуваться. Елизавета почувствовала, как автоматически движутся ее руки. Такое ощущение будто подчиняться фашистским извергам для нее привычно. Сняла один сапог, ощутив голой стопой, приятную теплоту бетонного покрытия. Потом второй, аккуратно поставил еще новые, недавно выданные кожаные сапожки( кирзовые появятся только в конце войны). Тут послышались крики. Юная не старше шестнадцати лет девушка выскочил и заорала:

  - Не буду снимать олухи! Пускай уж лучше с меня мертвой снимут!

  Немец-боров подал знак, два рослых эсесовца схватили девушку и поволокли на заранее приготовленную виселицу.

  Девушки-военнопленные испустили вздох, но возразить никто не посмел, видно сказался шок пленения.

  - На крюк ее! - Крикнул жирный фашист. - Пусть не сразу сдохнет! Будет знать чертовка, как сопротивляться.

  С юной девушки сорвали одежду, эсесовец даже ткнул сигару в розовый сосок красавицы. Девчонка взвизгнула и прокричала:

  - Запомните меня, зовут Таня! Смерть фашистам!

  Эсесовский офицер взревел:

  - Вырвать ей язык!

  К девушке подскочил мордовор со смятым грязным фартуком и щипцами в руках. Другой гитлеровец сдавил девушке щеки, открыв рот. Она пробовал сопротивляться. но силы слишком уж неравны. Из-за рта девушки полилась кровь, а сама она от болевого шока лишилась чувств. Фашистский изверг бросил вырванный язык и растоптал сапогом. Обвисшую нагую девчонку, гитлеровцы быстро повесили ребром на острый корабельный крюк. Она вяло вскрикнула, и затрепетала, дополнительная боль привела в себя. На лицах у фашистов было написано блаженство, то невероятное чувство садистского удовлетворения, когда причиняешь боль себе подобному. Даже если это красивая девушка, со светлыми волосами. Тут к садизму примешивается и сексуальный элемент.

  Елизавета закрыла глаза, чтобы не видеть подобного произвола. Тем временем к ним подошла колона пленных, гражданских женщин. Их фашисты так же заставили разуться. Женщин подобрали молодых, на вид ни одной не было больше тридцати пяти и младше шестнадцати. Крепкие белорусские бабы, по большей части светловолосые, голубоглазые, приятные на вид, кровь с молоком.

  Жирный офицер снова скомандовал:

  - Снять верхнюю одежду!

  Елизавета вдруг покраснела, а что если фашисты ее оставят и вовсе голой? А пальцы уже расстегивают гимнастерку. Гражданские женщины плачут и стонут, словно идут на казнь. У одной из них в руках младенец. Гитлеровец выхватывает его из рук. Женщина-мать бросается и получает удар штыком в живот. Падает, надрываясь истошным криком. Эсесовский офицер побегает к младенцу, бросает его под ноги и начинает топтать. Причем делает так, чтобы он умер не сразу, ломая нежные ручки и ножки.

  Мать воет и ее волокут к виселице, для того чтобы еще живую повесить на крюк. По пути рвут на части одежду и лупят прикладами. Потом в конец изувеченную вздергивают, при этом весело смеясь, словно обкурившись марихуаной.

  Елизавета прошептала:

  - И есть ли их зверству предел! Кто их родила, женщина или волчица!

  Валентина произнесла со страстью:

  - Мы этого никогда не простим и не забудем! За каждое свое зверство фашисты поплатятся сторицей.

  Елизавета ответила:

  - На это не хватит всех нацистов Германии.

  Валентина пошутила:

  - Что останется, то на Японию!

  Главный гитлеровец все еще не успокоился, в его тупых глазах горело безумие, маленький рот кривился: