Я дотронулся до головки старого звонка с надписью "Прошу повернуть", а потом осторожно повернул ее. В глубине квартиры что-то слабо звякнуло, раздались шаги, кто-то чуть приоткрыл дверь, оставив ее на цепочке.
- Тебе, мальчик, чего? - спросил невидимый человек из темноты коридора.
- Я к Марине... К Марине Костанди.
- Нету ее...
- А Екатерина Христофоровна? - спросил я с отчаянием. Так звали бабушку Марины, которая молча угощала меня изюмом и вздыхала.
- И ее нет. Костанди здесь больше не живут, - сказал голос из темной прихожей. Я уцепился за ручку.
- А где они живут? - спросил я.
- Не докладывали.
Дверь захлопнулась.
Полдороги домой я бежал.
Мне казалось, что дома мне помогут. Мне объяснят, как найти Марину. Но когда я добежал до дома, я понял, что с тех пор, как я сказал, что люблю Марину и, когда вырасту, хочу на ней жениться, это тайна, к которой нельзя допускать никого. Кроме моего друга. Кроме Аркадия.
Но Аркадий тоже не знал, как разыскать Марину.
Осень и зима тянулись бесконечно. За лето все в классе изменились и забросили прежние увлечения. Никто больше не менялся фантиками, не вырезывал на ластиках печати, не таскал в школу рваные тетрадки "Ната Пинкертона". Все девочки из нашего класса записались в драмкружок. Главные роли там играли мальчики из восьмых, и нас туда не звали. Вова Михайлов ходил заниматься к художнику, совсем отделился от класса и даже потребовал, чтобы выбрали другого старосту. А я так запустил стенгазету, что меня тоже переизбрали, но я не огорчился. Только Арсик Хачатрянц и Федя Бычков по-прежнему строили свой дирижабль, но с ними все стали обращаться, как с маленькими.
Всю длинную осень, всю бесконечную зиму я часто болел и радовался, когда можно было не идти в школу, где уже не осталось ничего от прошлого года.
Одно утешение оставалось у меня - мой верный друг Аркадий. Я приходил к нему, чтобы говорить о Марине.
Она приехала из города с улицами, которые от синего моря поднимаются в красные горы. Она приехала из сада, где растет виноград и где она откопала черепок, которому больше тысячи лет, Она откопала его, чтобы потом подарить мне. Она приехала из этого города, чтобы целый год сидеть со мной на одной парте, чтобы я мог каждый день провожать ее домой и держать в руках мягкое ухо ее шапки, которую ей привез ее дядя-капитан. И она снова вернулась в этот город, на его улицы, поднимающиеся от синего моря в красные горы, чтобы я отыскал ее там.
Чем больше я рассказывал об этом Аркадию, тем сильнее верил, что, когда мы прощались, Марина не просто ушла в свой дом, оставив мне на память глиняный черепок, а, уходя, сказала, что, если не вернется осенью в Москву, я должен за ней приехать. Аркадий соглашался. Конечно, она так сказала! Непременно нужно за ней поехать! Верный друг, он ни разу не сказал того, что я понимал и сам, но о чем старался не думать: никто не пустит меня в Керчь!
Всю эту осень и зиму я очень много читал. На уроках. За едой. Даже на улицах.
Потом зима сразу кончилась. Тающие сугробы, и просыхающие тротуары, и пушистая верба на улицах, и зазеленевшие кусты - все понеслось одно за другим, будто от последнего снега и до первых листьев прошел не месяц день... В школе открыли и вымыли окна, мы ходили в школу без пальто и шапок, на переменах выбегали в Гнездниковский переулок и по выщербленным кирпичам влезали на широкую каменную стену. За стеной был пустырь, на котором милиционеры обучали служебных собак. Собаки видели нас, вырвавшихся из школы, начинали радостно лаять и сбивались со своих собачьих уроков, а милиционеры сердились и прогоняли нас.
Мне казалось, что в эти дни с моими глазами случилось то же, что со стеклами окон. Всю долгую осень и бесконечную зиму они были словно мутными, я ничего не видел ими, кроме книг и черепка, который мне подарила Марина. А теперь мои глаза распахнулись, как окна. Я видел каждый кирпич нашей школы, я видел зеленый мох старой стены, ограждавшей пустырь, каждый лист на дереве, лицо каждого прохожего...
- Проснулся наконец! - сказала мама.
В один из первых теплых вечеров я пришел к Аркадию. Я застал у него ребят, которыми он верховодил прошлым летом на даче, покуда не подружился со мной. Они играли в настольный бильярд - эта игра была новинкой. Аркадий объяснял, как ставить металлические шары, как держать кий, как бить. Он произносил загадочные слова: "от двух бортов!", "дуплет", "свой", "кикс", - и все вокруг него повторяли: "Сам Аркадий сказал..."
Я удивился. Я не знал, что "дачные" бывают у Аркадия. Он мне об этом не говорил. Но по разговору, который они вели, я понял, что бывают. Вот и сейчас вместе собираются идти в кино "Центральный" на звуковую картину "Снайпер". "Дачные" встретили меня хорошо, позвали с собой. Аркадий, правда, не поддержал приглашения. Но тут полил такой дождь, что идти никуда не пришлось.
Аркадий предложил еще поиграть на бильярде. Проигравший вылетал, а Аркадий всех обыгрывал, и "дачные" сказали, что им это надоело. Мишка Вайнштейн предложил устроить викторину. Викториной тогда увлекались все. Аркадий скривился.
- Скучища! - сказал он.
Но "дачные" заупрямились. Совсем не скучища. Нужно только найти номер "Огонька", где есть вопросы и ответы.
- Нет у меня "Огонька", - сказал Аркадий.
Но я вдруг осмелел и вызвался задавать вопросы без "Огонька". Из головы.
- Ловко придумал. А ответы? Может, ты такие вопросы задашь, на которые вообще нет ответа!
Но меня уже понесла неудержимая сила.
- Да вы попробуйте! Хотите, я задам вопрос, напишу ответ на бумаге и спрячу его, пока все не ответят. Ответ можете проверить по энциклопедии.
- Чего-то писать, потом проверять - муть, - сказал Аркадий. - Манная каша.
Но "дачных" уже зацепило.
- Нет, попробуем! Ты что же, один будешь всем вопросы задавать?
Я уже не мог остановиться.
- Могу один. А потом вы все - мне!
Мишка Вайнштейн восхитился:
- Сеанс одновременной игры на шести досках! Начали? - Начали!
Книги той долгой осени и бесконечной зимы встали у меня перед глазами: книги Рубакина, Алтаева, Поля де Крюи, Заяицкого, Плавильщикова, Богдановича, Данько. Левенгук шлифует стекла, а потом смотрит сквозь эти стекла на каплю дождевой воды; Леонардо да Винчи рисует на щите чудовище, составив его изображение из разных зверей, змей и насекомых; Бетгер, рассеянно покатав в руке комок пудры с парика, открывает секрет китайского фарфора; Де Лонг прощается с затертой во льдах "Жаннетой"; киязь-бунтовщик Кропоткин; солдаты Черниговского полка; писарь Клеточников открывает народовольцам секреты Третьего отделения; Вамбери в одежде дервиша идет по тропам Персии; английский мальчик от лени изобретает регулятор паровой машины, и другой английский мальчик работает на фабрике ваксы, чтобы все об этой фабрике запомнить и когда-нибудь написать...
Я задавал вопрос и записывал на бумаге ответ, а бумагу переворачивал. И если "дачные" не знали, когда жил Спалланцани, что изобрел Фультон, что стало с детьми человека, который первым предложил перелить кровь, я пересказывал на память целые страницы из любимых книг, дополняя их подробностями.
Первые мои ответы "дачные" пробовали проверять по энциклопедии, а потом просто стали слушать. Если я ошибался, они не замечали.
Когда мы кончили игру и выглянули в окно, дождь уже давно перестал, тротуары просохли. Но в кино мы уже опоздали. Восьмой час, нам не продадут билетов. Я сказал ребятам, что "Снайпера" можно посмотреть и в другой раз, а сейчас лучше пойти ко мне, я покажу книги, в которых все это вычитал, и мы можем сделать опыты, которые описаны в книге Перельмана "Чудо нашего века".
"Дачные" двинулись за мной, и я был так счастлив, что не сразу заметил: Аркадий остался дома. Но даже это не испортило мне весеннего вечера, когда я снова почувствовал переполняющую меня радость. В этот день я лег спать, зная, что завтра, ну, послезавтра все должно перемениться. Должно случиться что-то хорошее.
