Консерватория, конец XIX века
На том заседании озвучили и имя зодчего, автора проекта новой консерватории. Им стал академик Василий Петрович Загорский (1846–1912), служивший архитектором Московского дворцового ведомства. По должности он наблюдал за теми московскими зданиями, что принадлежали императорскому двору, а потому участвовал в реставрации Большого Кремлевского дворца. Потешного дворца и других кремлевских строений. Он также автор проектов ряда доходных домов. Консерватория станет главным проектом его жизни. Строительную комиссию возглавил сам Сафонов, заместителем к нему пошел музыкальный издатель Петр Юргенсон.
Ломать – не строить. Старое здание принялись разбирать в августе 1894 года и управились довольно быстро, оставив от него лишь тот самый «вход с колоннами», о котором пишет Рамазанова, и еще правый флигель (он войдет в новое здание, будучи надстроенным двумя этажами). Торжественная закладка здания произошла 27 июня 1895 года, в фундамент будущего дома заложили памятную табличку, серебряные рубли и первые кирпичи. Сафонов при этом сказал: «Сегодня, закладывая первый камень здания московской консерватории, мы со светлою надеждою будем смотреть в будущее». Пока смотрели в будущее, занятия проходили в усадьбе Голицыных на Волхонке.
Но как же с подвалами? Удельное ведомство уперлось: ни шагу назад! За аренду внесено авансом целых 200 тысяч рублей, которые уже пошли на расходы по постройке здания. Пришлось и Сафонову, и Загорскому скрепя сердце согласиться на продолжение странного (хоть и недурно пахнущего) соседства с винным складом. Более того, именно подвалы и винный магазин решено было строить в первую очередь и первыми же сдать в эксплуатацию в августе 1897 года. Деньги на строительство собирали всем миром. Спасибо, конечно, Удельному ведомству, арендовавшему винные подвалы на 15 лет вперед, и всей царской фамилии. Император Александр III пожаловал лично 400 000 рублей. А его сын Николай II внес еще 100 000 рублей. Ну и конечно, меценаты, куда же на Руси без них. Первым в этом ряду стоит архитектор Загорский, не взявший ни копейки за свои труды, да еще и подаривший мраморные ступени для парадных лестниц. Затем С.П. фон Дервиз[15], преподнесший тот самый орган, что и по сей день украшает Большой зал (высота его труб десять метров, изготовлен в Париже), семья Морозовых оплатила всю меблировку Большого зала и принадлежащих ему помещений, сахарозаводчик П.И. Харитоненко – роскошные ковры на лестницу. Инженеры Н.А. Казаков и Н.О. Груннер бесплатно произвели расчеты железных стропил, ферм, крыши Большого зала и сводов. Финансовую помощь оказал и богатейший московский купец Василий Якунчиков.
Директор Сафонов оказался для консерватории настоящей находкой; как писал Влас Дорошевич[16], «взысканный богами, его превосходительство г. Сафонов известен в музыке тем, что он умеет извлекать удивительные аккорды из московских купцов. – Лестницу для нового здания консерватории надо? Сейчас аккорд на купцах – и пожалуйте – лестница! Орган нужен? Легкая фуга на миллионерах – и орган!».
Но Дорошевич все же скептически относился к Сафонову, назвав его «вдовой великого человека, осененного лучами его славы»: «Он один создал новое здание Московской консерватории. Он собрал купеческие пожертвования! И богиня музыки должна поцеловать ему ручку. Не знаю почему, но Московская консерватория всегда была слегка – как бы это выразиться? – на легком “воздержании” у московских купцов. Она всегда была слегка “капризом” московских купцов. Московские купцы заседали в дирекции и вершили дела… При г. Сафонове это купеческое владычество достигло апогея. Г-н Сафонов виртуоз игры на купцах. Что он и доказал постройкой нового здания консерватории. Из такого неблагодарного и довольно деревянного инструмента, как купец, он умеет извлекать могучие стотысячные аккорды».
После такого вот «аккорда» Северное стекольно-промышленное общество презентовало огромный художественный витраж с изображением св. Цецилии – покровительницы духовной музыки. Витражи были тогда, в эпоху модерна, в большой моде. Витраж изготовили в петербургской мастерской общества, принадлежавшей торговому дому прусских подданных «Максимилиан Франк и К°»– крупнейшему производителю цветного стекла в России. Там же изготовили и оконные рамы.
Первым (не считая винного магазина, где сразу началась бойкая торговля) официально открыли Малый зал консерватории 25 октября 1898 года, дата неслучайная – пять лет со дня смерти Петра Ильича Чайковского, активного участника Императорского Русского музыкального общества и одного из первых ее преподавателей по классу элементарной теории музыки. В 1866 году Чайковскому выпала честь выступить на открытии консерватории на Воздвиженке – исполнить на фортепьяно увертюру Михаила Глинки из «Руслана и Людмилы». В тот памятный день для Малого зала консерватории ее студенты выступили с концертом из музыки композитора – «музыкальным утром памяти Чайковского».
А Большой зал открылся 7 апреля 1901 года другим произведением – специально написанной к этому случаю преподавателем консерватории композитором Ф.Ф. Кенеманом кантатой-гимном «Воздвигнут храм искусству дорогому». Завершился концерт все той же увертюрой к опере «Руслан и Людмила». В этот день директор Сафонов в своей речи окрестил Большой зал «венцом нового здания консерватории», а его лучшим украшением назвал орган. Радости его не было предела – стройка, растянувшаяся с первоначально запланированных трех лет до шести (по причине нехватки средств), наконец-то закончилась. Строительство обошлось в миллион рублей
Большой зал консерватории
Вскоре после открытия архитектор Загорский заявил о желании «сохранить за собой пожизненно и безвозмездно должность архитектора при здании консерватории». Загорский создал замечательное здание, подлинный храм музыки, атмосферу которого создают два ряда строгих дорических колонн нижнего вестибюля Большого зала. Античную среду дополняют копии древнегреческих статуй амазонок, что когда-то стояли в храме Артемиды в Эфесе. Высокие потолки, огромное пространство, много воздуха – появилось все, чего так недоставало прежнему воронцовскому дому. Каким тесным он был по сравнению с новым зданием, где на концерт могли собраться уже почти две тысячи человек (точнее, 1853), заняв места в партере на десяти рядах деревянных кресел и восемнадцати рядах стульев, а также в амфитеатре и балконе. Предусмотрели и ложу для главного зрителя – государя, слева от сцены, ее и по сей день отличает от аналогичной правой ложи специфический декор с символами власти. Огромные окна Большого зала позволяют внимать музыке при дневном свете.
Деревянные кресла со временем уступили место мягким, а вот акустика Большого зала не изменилась. Она достойна отдельной оценки, ибо зал представляет собой грандиозный музыкальный инструмент, где двойной деревянный потолок служит декой, позволяющей донести звук со сцены до самого последнего ряда. Причем раньше пели без микрофонов – усилители звука тогда еще не изобрели.
Сегодня взорам поднимающихся по лестницам зрителей Большого зала предстает то самое панно «Святая Цецилия», привет от эпохи модерна (растительный декор и прочее), очень к месту пришедшееся в неоклассических интерьерах Большого зала. Основой витража послужила картина Николя Пуссена с аналогичным названием. Обычно витражи размешают в готических соборах, на большой высоте от пола, чтобы проникающее через разноцветное стекло солнце освещало внутреннее пространство, приводя к гармонии пространства и света. В Большом зале к этим трем стихиям добавляется музыка, создавая необходимое для духовного развития человека настроение. К моменту открытия витраж по своим большим размерам (5 х 4 м) уступал разве что витражу в Исаакиевском соборе, площадь которого превышала 29 кв. м.
