Но у командования по этому вопросу не было единства.

Генерал Алексеев считал, что "нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица". В то же время осторожный Алексеев считал невозможным для армии принять определенные монархические лозунги. "Вопрос этот, -писал он, -недостаточно еще назрел в умах всего русского народа, и... предварительное объявление лозунга может лишь затруднить выполнение широких государственных задач."

Генерал Деникин придерживался иного мнения. Его точку зрения разделяли Романовский и Марков. Отношение к вопросу о провозглашении монархического лозунга Антон Иванович изложил следующим образом:

"Атмосфера в армии сгущалась, и необходимо было так или иначе разрядить ее. Дав волю тогдашним офицерским пожеланиям, мы... рисковали полным разрывом с народом, в частности с казачеством - тогда не только не склонным к приятию монархической идеи, но даже прямо враждебным ей. Мы решили поговорить непосредственно с офицерами.

В станичном правлении в Егорлыкской были собраны все начальники до взводного командира включительно. Мы не сговаривались с генералом Алексеевым относительно тем беседы, но вышло так, что. он говорил о немцах, а я о монархизме:

"Была сильная русская армия, которая умела умирать и побеждать. Но когда каждый солдат стал решать вопросы стратегии, войны и мира, монархии и республики, тогда армия развалилась. Теперь повторяется, по-видимому, то же. Наша единственная задача -борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Чтобы тотчас же разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы те круги, которые теперь если и не помогают армии, то ей и не мешают, начали активную борьбу против нас?.. Да, наконец, какое право имеем мы, маленькая кучка людей, решать вопрос о судьбах страны без ее ведома, без ведома русского народа?

Хорошо - монархический флаг. Но за этим последует, естественно, требование имени. И теперь уже политические группы называют десяток имен, в том числе кощунственно в отношении великой страны и великого народа произносится даже имя чужеземца - греческого принца. Что же, этот вопрос будем решать поротно или разделимся на партии и вступим в бой?

Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход - вера в своих руководителей. Кто верит нам - пойдет с нами, кто не верит - оставит армию.

Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию. И будьте покойны: в тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедля оставлю свой пост, чтобы продолжать борьбу другими путями, которые сочту прямыми и честными".

Антон Иванович остался верен взглядам, которые тогда высказал. И даже предостережение в его последней фразе, на которое мало кто-обратил внимание, имело для Деникина глубоко продуманный и, как оказалось впоследствии, пророческий смысл.

Расхождение между генералами Алексеевым и Деникиным по-вопросу о монархических лозунгах было, может, глубже, чем его отметил в своих воспоминаниях Антон Иванович. Один случай, упомянутый Деникиным, служит тому примером. В августе 1918 года, уже после захвата добровольцами Екатеринодара, Антон Иванович получил доклад с подробным обзором общего политического положения. Там говорилось о непопулярности Добровольческой армии, не принявшей открыто монархического девиза. На этом докладе, вспоминал Деникин, "была резолюция генерала Алексеева в таком смысле: нам надо, наконец, решить этот вопрос, Антон Иванович, так дальше нельзя!

Я зашел в тот же день с Романовским к генералу Алексееву. Чем объяснить изменение вашего взгляда, Михаил Васильевич? Какие новые обстоятельства вызвали его? Ведь настроение Дона, Кубани, ставропольских крестьян вам хорошо известно и далеко не благоприятно для идеи монархии. А про внутреннюю Россию мы ровно ничего не знаем".

Генерал Алексеев переменил тему разговора и больше к ней не возвращался. Вскоре последовала его кончина.

Но уж после того, как генерал Деникин покинул Россию, эту тему неожиданно затронул Черчилль. В одной из неопубликованных заметок Антона Ивановича имеется следующая запись:

"В 1920 году в Лондоне за завтраком, когда поднят был вопрос о причине неудач Юга, Черчилль обратился ко мне не то с вопросом, не то с укоризной: "Скажите, генерал, почему Вы не объявили монархии?"

- Почему я не провозгласил - не удивительно,-ответил Деникин, - я боролся за Россию, но не за формы правления. И когда я обратился с вопросом к двум своим помощникам - Драгомирову и Лукомскому, людям правым и монархистам, считают ли они необходимым провозгласить монархический принцип, оба ответили: нет! Такая декларация вызвала бы падение фронта много раньше".

Тот же мотив звучал в письмах генерала к друзьям. В ответ на вопрос о политических лозунгах Антон Иванович писал генералу Н. М. Тихменеву в середине 1918 года: "Если я выкину республиканский флаг - уйдет половина добровольцев, если я выкину монархический флаг - уйдет другая половина. А надо спасать Россию! "

Образовался заколдованный круг, выходом из которого, по мнению генерала Деникина, могла быть лишь платформа, основанная на "непредрешенстве". Она выразилась в двух декларациях (в конце апреля и в начале мая 1918 года), излагавших политические цели Добровольческой армии. В них говорилось, что армия борется с большевизмом за спасение и целостность разоренной и уничтоженной России, что, стремясь к совместной работе со всеми русскими людьми, армия не примет партийной окраски, что вопрос о формах государственного строя не предрешается руководителями армии, а явится последующим этапом и "станет отражением воли народа - после его освобождения от рабской неволи".

В первой декларации упоминалось Учредительное собрание, "созданное по водворении в стране правового порядка", и говорилось что "народоправство должно сменить власть черни".

Упоминание об Учредительном собрании и народоправстве вызвало настолько сильное волнение среди офицеров, что генерал Марков счел нужным доложить об этом командующему. И во втором обращении, сохранившем не только характер "непредрешенства", но и весь смысл первой декларации, эти два термина были элиминированы. Зато с предельной ясностью говорилось о недопустимости каких-либо сношений с немцами.

Любопытно то, что и Деникин, и предшественник его Корнилов твердо верили в возможность свободного выявления воли русской"народа. Ни опыт последнего года, ни отсутствие в России демократической традиции не поколебали в них этой веры.

В личной жизни Антона Ивановича великой радостью было известие, что жена его, Ксения Васильевна, здорова и благополучна.

Весь период Первого похода прожила она в Ростове. После освобождения Новочеркасска от большевиков сразу перебралась туда и наняла скромную меблированную комнату. И тут случилось забавное происшествие. Несколько офицеров из отряда полковника Дроздовского поместились в доме, куда только что переехала Ксения Васильевна. Офицерам было тесно, и они решили выселить молодую девицу. Явился к ней какой-то поручик, постучал в дверь и сообщил, что, проделав длинный поход и готовясь к новому походу под начальством генерала Деникина, он и его компаньоны желают хорошенько отдохнуть и хотят занять ее комнату. В весьма недвусмысленной форме он предложил Ксении Васильевне поскорее убираться.

Она запротестовала:

- Как же это вы хотите выгонять из дома жену вашего командующего?

- Как так? - полюбопытствовал офицер.

- Да очень просто, потому что я жена генерала Деникина. Последовал взрыв веселого смеха.

- Ну, барышня, если вы жена генерала Деникина, то я в таком случае персидский шах! Пошутили, и довольно. А теперь поторапливайтесь, мы устали, не заставляйте нас ждать!