На следующей странице вновь потянулись бесконечные ряды едва узнаваемых букв.
– Манускрипт довольно объёмный – сто двадцать листов, исписанных с обеих сторон, – говорил Станимирский. – Текст нанесён на тонкий пергамент, в те времена безумно дорогой, причём нанесён гусиным пером, заново очинявшимся перед каждой страницей. Чернила, согласно всем химическим анализам, в том числе моим собственным, изготовлены на основе железистых соединений галловой кислоты, что весьма характерно для Средневековья. Листы, как видите, пронумерованы, но в нумерации есть пробелы, некоторые части книги утеряны…
Вийт перевернул ещё несколько страниц кодекса.
На новом рисунке три вора несли за спинами мешки с награбленным. Чуть поодаль стояла церковь, под которой сидел святой с открытой на коленях книгой.
На соседней странице располагалась другая миниатюра – та же церковь, но воры теперь были связаны и лежали на земле. Над ними склонялся в молитве святой.
Павел Иванович пробормотал, покрываясь от смущения пятнами:
– Техника п-прорисовки, внимание к символичности при пренебрежении к р-реальным д-деталям, отсутствие перспективы и оттенков – всё, что мы видим, характерно для С-средневековья…
– К сожалению, не существует точных репринтов патерика, – перебил его Флегий Яросвитович. – Есть две современные копии от руки, весьма неточные. Впрочем, даже их не достать. Во всём, что касается манускрипта, мы можем полагаться лишь на текстовые описания…
На новом рисунке чернец на пылающем костре смиренно молился, взор его был устремлён ввысь. Рядом стоял другой инок со стрелой в руке на фоне извечного дуба. Над обоими простирал с небес свои длани Господь.
Тарасюк зашевелился, намереваясь что-то сказать, но под взглядом Станимирского сник и промолчал.
– …Текст написан средневековой кириллицей на языке, характерном для XIII века, – продолжал Флегий Яросвитович. – Встречаются, однако, словоформы, употреблявшиеся в середине XV столетия. По-видимому, переписчик переиначивал на современный ему язык те места, смысл которых за два столетия стал непонятен.
Вийт заглянул в конец книги. На последней миниатюре инок что-то говорил сидевшему перед ним князю. Тот в ответ разводил руками. Двое стоявших позади стражников внимательно слушали.
– Одежда и оружие характерны для середины пятнадцатого века, – сказал Станимирский.
На внутренней стороне переплёта обнаружилась надпись, теперь латиницей. Заканчивалась она буквами: MCDLXII.
– Это дата, «1462», – проговорил знаток рукописей. – Согласно многочисленным записям в том году по просьбе своего киевского торгового партнёра Хабара краковский купец Атанасиус отправил патерик в Вену какому-то Альбрехту. Тот должен был переслать манускрипт с надёжной оказией в дар первенствующему монастырю Святого Афона, именуемому также Великой Лаврой. Об этом Атанасиус и сделал здесь запись на понятном для Альбрехта языке, латыни, – Станимирский ткнул пальцем в текст. – Видите, почерк и чернила отличаются от всей остальной книги.
Вийт кивнул. Он это видел.
– Барон, я распорядился, чтобы вас проводили в библиотеку, – проговорил граф Мйончинский. – Её оборудовали для работы господ учёных, вам тоже там будет удобно. Там есть микроскоп и набор для химических опытов, – хозяин дома пожевал губами, оглянулся на мать, а потом добавил, зачем-то понизив голос: – Однако… Однако, может, вы уже сейчас скажете, что именно заставило вас заинтересоваться этим манускриптом?
Сыщик откинулся на спинку стула, лихорадочно пытаясь придумать ответ. Именно в этот момент Крауса вдруг угораздило вновь что-то зашептать на ухо Ветране Петровне. А та…
Да, та улыбнулась!
Вийт вспыхнул.
– Я не сомневаюсь, что средневековый патерик существует, – крикнул он, вскакивая. – Я не сомневаюсь, что утрехтский букинист Ганс Краус действительно имеет договорённость о его покупке. Равно как и не сомневаюсь, что подлинны все заключения европейских специалистов! Я лишь утверждаю, что всё это не имеет отношения к этой конкретной книге! Она – подделка! А сидящий перед нами господин – самозванец и фальсификатор!
Через распахнутое окно библиотеки слышалась фортепианная музыка. Потоки воздуха несли с собой в комнату речную свежесть – прямо под стенами дома плескалась запруда, в которой вращалось гигантское спаренное колесо водяной мельницы. Сверкающие в солнечных лучах брызги висели прямо перед окном, образуя яркую радугу. Сквозь гул механизма и шум воды пробивалось едва слышимое, а оттого особенно настораживающее «Уо-ох! Уо-ох!»
– Какой странный звук… – проговорил сыщик.
Он прервал музицирование на притулившемся к стене вертикальном фортепиано и напрягся, вслушиваясь.
– Звук действительно странный, – кивнул Фирс. Он как раз листал фолиант, наугад вытащенный из переполненного книжного шкафа. – Как будто стонет кто-то!
Ронислав Вакулович хмыкнул и вернулся к фортепиано. Его пальцы забегали по клавишам. Раздалась одна из тех чарующих мелодий, которыми так славятся володимирские композиторы.
– И что мы теперь будем делать? – спросил Вийт, повысив голос, чтобы перекрыть звуки музыки.
Фирс пожал плечами.
– Есть два варианта, – буркнул он, – либо патерик настоящий, либо подделка. Нам, правда, всё равно, поскольку мы не можем отличить одно от другого!
– О, боги, наконец-то я прозрел! – воскликнул дедуктивист. – Ты мне так помог!
И он, не скрывая сарказма, перешёл на какой-то легкомысленный танец Валлерштейна.
Скрипнула дверь, и в библиотеку лёгкой тенью прошмыгнула Ветрана Петровна.
Вийт вскочил и замер, не зная, что делать.
– Ах, барон! – воскликнула девица, заламывая руки и закатывая глаза. – Что происходит? Неужели моя тайна раскрыта? Неужели о моей ночной прогулке в мужском платье стало известно? Говорите же!
– О чём вы? – удивился Вийт.
Девушка озадаченно посмотрела на него. Потом поняла, просияла и приняла вполне будничный вид.
– А я думала, вы из-за этого примчались!.. – воскликнула она с облегчением. – Значит, вы действительно приехали из-за патерика!
Солнце осветило её лицо, заставив пышные кудри вспыхнуть золотым нимбом. Дыхание Вийта, конечно, дало сбой.
Барышня, поправив локон, отвела глаза.
– Господин Краус уже несколько пришёл в себя, – пробормотала она смущённо. – Манускрипт сейчас принесут…
Фирс фыркнул.
– Вам ведь лишь не хватает последнего доказательства, да? – девушка невольно посмотрела на заставленный реактивами стол.
– Однако… – замялся Ронислав Вакулович.
– А мне вы скажете, почему считаете господина Крауса мошенником? – не понимая поведения сыщика, продолжала девица.
– Ну… – Вийт отвёл глаза.
Так получилось, что теперь он смотрел в сторону окна, и барышня истолковала его взгляд по-своему.
– Ах, не обращайте внимания, это наша маленькая домашняя интересность, привидение одного несчастного! – пояснила она. – Лет сто назад в мельничное колесо упал юноша, у которого вечером того же дня должна была состояться свадьба с первой красавицей округи!
Ветрана Петровна закатила глаза и продекламировала некий стих, несомненно, собственного авторства:
И трещина прошла по своду черепа,
И в бронхи хлынула вода,
И мышцу сердца прорубили
Хрящи разбитого ребра!
В библиотеке воцарилась тишина. Вийт не знал, что сказать.
– Спиритуалисты отрицают активность фантомов в дневное время, тем более в присутствии солнечного света, – отозвался Фирс. Он поставил фолиант на полку и подошёл к окну.
– Вот и господин Краус так говорит! – защебетала девушка. – Он даже осматривал мельницу с помощью телескопа! И пообещал вызвать к нам лучшего утрехтского специалиста по привидениям!
