Игнорируя её протесты, Рис прижал Хелен к себе и обернул вокруг неё края пальто.
Она закрыла глаза, очутившись в тепле и уединённой темноте, плотная шерсть заглушала оживлённую шумиху вокруг них. Хелен чувствовала себя, словно она маленькое лесное создание, приютившееся в своей норке, укрытое от опасностей, которые таились снаружи. Рис был большим, сильным и тёплым, и она не могла не расслабиться в его объятиях, её тело воспринимало его, как источник уюта.
– Лучше? – мягко пробормотал он ей на ушко.
Хелен кивнула, положив голову ему на грудь.
– Почему ты не ответил на моё последнее письмо? – спросила она приглушённым голосом.
Его палец, облачённый в тонкую чёрную кожу перчатки, скользнул ей под подбородок, заставляя посмотреть на него. В глазах виднелся безошибочный насмешливый блеск.
– Возможно, мне не понравился вопрос.
– Я боялась... просто, я думала...
– Что я мог передумать? Что больше не хочу тебя? – было что-то пронизывающее в его голосе, из-за чего по её шее забегали мурашки. – Хочешь получить доказательство тому, что я чувствую, cariad?
Прежде чем она сумела ответить, он впился поцелуем в её губы, демонстрируя ей свой пыл, по меньшей мере, скандальным способом. Для него это не имело значения. Он хотел её и хотел чтобы она об этом знала, чувствовала и попробовала на вкус. Её руки медленно скользнули по его плечам и обвили шею, она цеплялась за Риса, чтобы сохранить равновесие, потому что колени подкосились. Поцелуй всё продолжался вне времени и пространства, его губы неутомимо обжигали, а рука в прохладной чёрной коже перчатки легла на её щёку. Хелен с изумлением поняла, он руководствовался не гневом. Рис пришёл, потому что хотел подтверждения. Он был так же в ней не уверен, как и она в нём.
С грубым гортанным звуком он оборвал поцелуй и поднял голову. Его дыхание вырывалось небольшими клубами пара и обжигало зимний воздух. Он разжал пальто вокруг неё и отступил, она опять осталась стоять одна.
Хелен поёжилась под натиском свежего морозного воздуха.
Рис потянулся внутрь пальто и начал рыться во внутреннем кармане. Взяв руку Хелен, облачённую в перчатку, он прижал к её ладони небольшой запечатанный конверт. До того, как она смогла спросить что это, он сказал:
– Скажи семье, что вам нужна платформа восемь, она находится за пешеходным мостом.
– Но, когда...
– Hwyl fawr am nawr, – он взглянул на неё в последний раз, в его глазах вспыхнул дьявольский огонёк. – Это значит – прощай до поры до времени. – Развернув её по направлению к семье, он легонько подтолкнул Хелен вперёд. Она помедлила и оглянулась с его именем на языке. Но Рис уже удалялся, пробиваясь через толпу решительной походкой.
Хелен спрятала письмо в узком рукаве платья и прочитала его намного позже, после того, как Девон в спешке отвёл семью к правильному поезду на платформе восемь, и они все расселись в вагоне первого класса. Когда поезд отбыл с вокзала Ватерлоо, начиная своё двухчасовое путешествие до Гэмпшира, она осторожно достала конверт.
Видя, что близнецы уставились в окно, а Кэтлин была увлечена разговором с Девоном, Хелен сломала тёмно-красную восковую печать и развернула письмо.
Хелен,
Ты спросила сожалею ли я о нашей помолвке.
Нет. Я сожалею о каждой минуте, проведённой с тобой в разлуке. Я сожалею о каждом шаге, который не приближает меня к тебе.
Моя последняя мысль перед сном о том, что ты должна быть в моих объятиях. Нет ни покоя, ни радости в моей пустой постели, где я сплю с тобой только во снах и просыпаюсь, проклиная рассвет.
Если бы у меня было право, то я бы запретил тебе отправляться куда-либо без меня. Не из-за эгоизма, а потому что быть без тебя всё равно, что пытаться перестать дышать.
Подумай об этом. Каждый мой вздох теперь принадлежит тебе, cariad. И мне остаётся только считать дни до момента, когда я верну их назад, поцелуй за поцелуем.
Уинтерборн.
Глава 12
Стоя на коленях перед книжным шкафом в закутке для чтения наверху, Хелен разбирала ряды книг и откладывала те, что хотела упаковать с собой. За три недели, проведённые в Приорате Эверсби, она насобирала целую комнату вещей для своего нового дома. Каждый предмет имел своё значение: шкатулка для шитья из розового дерева, принадлежащая её матери, фарфоровый поднос для туалетных принадлежностей с нарисованной стайкой херувимчиков на нём, детский банный коврик с вышивкой, изображающей Ноев ковчег с животными, и стул для гостиной из красного дерева с треугольным сиденьем, который всегда занимала бабушка по линии матери Хелен, когда приезжала с визитом.
Она постоянно пыталась себя чем-то занять, чтобы отвлечься от меланхоличной тоски, которая поселилась в её сердце.
– "Hiraeth", – угрюмо, подумала Хелен. Знакомый домашний уют потерял свою привлекательность, и её привычные занятия превратились в рутину. Даже забота об орхидеях и упражнения на пианино стали утомительными.
Как вообще что-то может казаться интересным в сравнении с Рисом Уинтерборном?
Она так мало времени провела с ним, но в эти несколько часов он обладал ею и ублажал с таким пылом, что теперь её однообразные дни просто блекли в сравнении со всем этим.
Потянувшись к ряду с журналами об орхидеях матери, Хелен вытащила их и сложила один за другим в обитый парусиной дорожный сундук. Двенадцать тетрадей были обтянуты простой синей тканью, а страницы скорее приклеены к корешку, нежели пришиты к нему. Однако для Хелен они были бесценны.
Джейн, леди Трени, заполнила их все сведениями об орхидеях: зарисовками разнообразных видов и описанием индивидуальных особенностей и характеристик. Иногда она использовала журналы в качестве дневника, записывая личные мысли и наблюдения.
Чтение этих записей помогли Хелен понять её неуловимую мать намного лучше, чем когда-либо при жизни. В те времена Джейн неделями или месяцами жила в Лондоне, перекладывая воспитание детей на гувернанток и слуг. Даже когда она заезжала в Приорат Эверсби, то напоминала скорее изысканного гостя, нежели родителя. Хелен не могла припомнить случая, когда бы её мать не была идеально одета и надушена, драгоценности не украшали бы шею, уши и запястья, а волосы живая орхидея.
Никто бы не подумал, что у леди Трени, чьей красотой и остроумием всегда восхищались в обществе, существовали какие-то заботы. Однако наедине со своими журналами Джейн проявляла себя несчастной, одинокой женщиной, разочарованной тем, что не смогла произвести на свет больше одного сына.
"Я была расколота, словно грецкий орех, – писала Джейн после рождения девочек-близнецов. – Даже не успела подняться с постели после родов, а граф уже поблагодарил меня за рождение "ещё двоих паразитов". Ну почему хотя бы одна из них не могла оказаться мальчиком?"
А в другой тетради была такая запись:
"Малютка Хелен помогает ухаживать за близнецами. Признаюсь, она мне стала нравиться больше, хотя боюсь, что девочка навсегда останется бледным созданием с лицом, напоминающим кроличью мордочку".
Несмотря на обидные слова, Хелен сочувствовала Джейн, ведь та была так несчастна в браке с Эдмундом, графом Трени, сложным и лишающим всех иллюзий мужем. Его крутой нрав обжигал либо холодом, либо яростью, крайне редко не доходя до крайностей.
Только после смерти матери Хелен наконец-то поняла, почему родители, казалось, всегда нехотя признавали существование старшей дочери.
Она выяснила правду, ухаживая за отцом на смертном одре после того, как тот простудился, проведя день на холоде и сырости во время охоты. Эдмунд угасал на глазах, несмотря на все попытки врачей его спасти. Когда граф погрузился в полузабытьё, Хелен поменялась местами с Куинси, его доверенным камердинером, и заняла пост у его постели. Они подавали ему тоник и чай из шалфея, чтобы успокоить больное горло, и делали припарки.
