Чкалов от удивления опустил руки и переглянулся с экипажем. Те лишь недоуменно пожали плечами.

– Какие еще знаки? – переспросил он.

Фетинья дулом ружья повела в сторону надписей на фюзеляже.

Валерий рассмеялся:

– Вы что, читать не умеете?

Подошедшие охотники дружно замотали головами. Но командир экипажа мгновенно нашел выход.

– А ну, Чапай, – обратился он к штурману, – дуй в машину и неси сюда коньяк, который я припас. Эх ты, Санька, еще спорил со мной, не хотел его брать, «лишний груз, лишний груз». Как бы мы сейчас дружбу налаживали?

Майор Еремеев зашел в землянку к радистам, но сегодня дежурил другой связной, потому погнал того за сменщиком: «Одна нога здесь, другая там. Не будет через пять минут на месте – оба под трибунал пойдете». Солдат пулей вылетел наружу, а Еремеев задумчиво уселся на стул рядом с рацией.

Буквально две минуты спустя вбежал запыхавшийся вчерашний сержант и доложил:

– Товарищ майор госуд…

– Отставить, садись, будем работать.

«Совершенно секретно. Лично наркомвнудел Ежову. Сегодня гидроплан пограничников обнаружил на острове Удд самолет «АНТ-25» с незначительными поломками и экипаж в полном составе. Как выяснилось, с неизвестной нам радиостанции вчера в воздухе ими был получен приказ Орджоникидзе о немедленной посадке. Чкалов чудом приземлился на остров. При посадке никто не пострадал. Штурман Беляков (кличка «Чапай») отправился с пограничниками в Николаевск-на-Амуре докладывать руководству. Жду дальнейших указаний на резервной частоте, боевая группа готова выдвинуться в любой момент в необходимую точку. Майор государственной безопасности Еремеев».

Петропавловск-Камчатский, 1954 год

Майор Берников сидел в своем кабинете, хмуро и недоуменно глядя на гостя из Москвы.

– Какого черта? Я ничего не понимаю. Распоряжение генерала Серова?

– У вас на руках приказ, там все сказано, – лениво ответил сухощавый лысый мужчина и смахнул невидимую пылинку с новенькой капитанской формы, – старший лейтенант Стругацкий поступает в мое полное распоряжение. Вопросов не задавать, полностью и во всем содействовать, форма допуска – один.

Майор, кряхтя, почесал массивный, коротко стриженный затылок и спросил:

– Простите, товарищ капитан, еще раз, как вас зовут?

– Капитан Зафаэль.

– Да, капитан Зафаэль, – после вчерашнего спирта голова у Берникова раскалывалась, и он никак не мог до конца проснуться, – странное имечко, уж простите… я уже стал путать, в чьем подчинении мы находимся. К нам из столицы новости доходят плохо, все эти перестановки в правительстве, ведомственные реорганизации совсем заморочили голову. Генерал-полковник Круглов разве уже не руководит пограничной службой?

– Не забивай голову деталями, майор. Ты лучше плесни нам спиртяги.

Берников тяжело поднялся из-за стола. Переваливаясь грузным телом с ноги на ногу, словно медведь, двинулся к шкафу. Достал оттуда пару граненых стаканов и графин с чистейшим «авиационным» спиртом, которым регулярно снабжали вертолетчики.

– Закусишь?

Зафаэль помотал головой:

– Я ж не мальчик тебе, фронт прошел. Не трави душу, наливай.

Они молча выпили, и Берников наконец ощутил, что голову стало отпускать. Посмотрев на капитана, подумал: «На покойника похож, вылитый покойник, даже кожа синяя. Может, тоже по дороге перебрал?»

– Давай на «ты», Зафаэль, не знаю, как тебя по имени-отчеству?

– Просто Зафаэль. Мы уже. – Тот усмехнулся тонкими губами.

– Так вот. Аркаша – мой хороший друг. Если нужно «мясо», так и скажи, дам толковых службистов, есть нормальные боевые ребята. Но его на смерть посылать не хочу. Я ведь вижу, что вы не к теще на блины собрались.

– Верно, не на блины. Но и ты не ссы, майор, не мальчик ведь. Ничего с ним не случится. Считай, что это будет небольшое приключение для старлея. Верну твоего друга в целости и сохранности.

В землянку решительно постучали. Аркадий натянул на помятую со сна голову одеяло, сипло крикнув из-под него:

– Идите в жопу!

Дверь приоткрылась, и в комнатушку заглянул вестовой.

– Товарищ старший лейтенант, вас Берников срочно к себе зовет.

«Охренели совсем. Война, что ли, началась?» – подумал, но въевшаяся за годы службы армейская выучка делала все сама. Не успел додумать мысль, а портянки намотаны, ноги в сапогах, и уже подтягивает на себе ремень. Тридцать секунд, и старший лейтенант Стругацкий был готов, лишь густые черные взъерошенные волосы выдавали в нем только что проснувшегося человека.

– Что там случилось, не знаешь? – спросил он вестового, быстро умываясь и причесываясь. – У меня ведь еще день отпуска остался, я вчера из Ленинграда вернулся, мать их за ногу.

– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Сказано только срочно явиться.

Аркадий вслед за бойцом вышел из землянки. Кругом, насколько хватало взгляда, виднелись лишь сопки за густыми зарослями каменных берез, нависавших над такими же, как у него, землянками.

– Старший лейтенант Стругацкий по вашему приказанию прибыл, – доложился Аркадий и только тут заметил в кабинете Берникова незнакомого человека в форме капитана. Тот пристально разглядывал его большими белесыми, словно выцветшими, глазами.

Сплюснутое лицо с синеватым отливом вызывало дурноту, поэтому лейтенант предпочел повернуться в сторону начальства.

«Не часть, а какой-то пьяный притон, – подумал Зафаэль, – все с утра перегаром на километр воняют. Хотя что им еще в этой дыре-то делать, кроме как пить?»

– Аркадий, с тобой побеседует капитан Зафаэль, он по твою душу. Ничему не удивляйся, приказ командования.

Гость не стал ходить вокруг да около, сразу перешел к сути, проскрипев:

– Говорят, вы знаете японский?

– Так точно, – ответил Стругацкий, – окончил Институт военных переводчиков.

– Хорошо язык знаете? – уточнил капитан.

– Прилично, не жаловались.

Зафаэль встал, подошел к Аркадию. Посмотрев пристально своими бельмами ему в глаза, сказал:

– Собирайтесь. Вещей, кроме белья и мыльнорыльных, не брать. Вас обеспечат.

– Слушаюсь, – отрапортовал лейтенант, взглянув мельком на Берникова. Тот кивнул ему, а Стругацкий, развернувшись к выходу, подумал: «Ну и дела. Неужели сбылась мечта идиота? Я наконец увижу Японию?»

Москва, 1938 год

– Скажи, дорогой, на кого ты все-таки работаешь?

Глаза Сталина сверкали желтыми семафорами, прокуренные зубы скалились, как у дикого зверя. Он стоял, опершись руками о стол, и с гневом буквально выплевывал слова в лицо Кнопмусу.

Тот спокойно достал платок, демонстративно вытерся, брезгливо отбросил его в сторону.

Заметил:

– Не стоит со мной разговаривать в подобном тоне.

Сталин яростно стукнул по столу так, что часть документов и вещей полетели на пол, а чернила выплеснулись на зеленое сукно.

– Это я решаю, в каком тоне с кем говорить. Я! Что ты мне недавно говорил про Хранилище, а? – вкрадчиво зашептал он. – Напомнить тебе? Ни мне лично, ни партии, ни стране вы не угрожаете! А что вчера была за акция?

– Какая акция? – удивился Кнопмус.

Сталин зло махнул рукой:

– Не надо, не надо. На взлетном поле.

– Иосиф Виссарионович. Только в моем, а вернее, в распоряжении Хранилища около ста подконтрольных аэродромов. И это – лишь по Союзу. Сколько по миру, позвольте, умолчу. Конкретизируйте, с чем связана столь необычная для вас вспышка гнева.

Вождь почувствовал, что переборщил.

Внутренне выдохнув, сел, помолчал пару минут, ожидая, когда перестанет трясти от бешенства. Затем, уже взяв себя в руки, наклонился и поднял упавшую трубку. Набив и раскурив, пыхнул дымом, собрался с мыслями.

– Что было в Тушине вчера, знаешь?

– Конечно. «И-180» Чкалов должен был испытывать. Испытание прервали.

Сталин вновь не выдержал и уже второй раз сорвался, стукнув кулаком по столу:

– Кто?!