– В таких ситуациях нужно, чтобы инженер был в своем деле хорош! – объяснили они. – А она была такой быстрой, такой умной. На одной волне с кораблем. И очень доброжелательной.

Фрея молча кивала, слушая их описание.

– Я на нее совсем не похожа, – заявила она. – Ничего такого не умею. Вам придется меня поучить, но предупреждаю, я тупица.

Они рассмеялись и заверили ее, что научат всему, что умеют сами, а это будет легко, потому что умеют они немного.

– Значит, мне у вас понравится, – ответила она.

Они захотели, чтобы она стала пастушкой и работала в молочной. Если она не возражала. Многие из тех, кто приходил в Пампасы, хотели быть гаучо, скакать на лошадях и метать боласы, связывая ноги несчастливых телят. Это было характерное занятие для этой местности, но на самом деле занимались им редко. Коровы на корабле были искусственными и по размерам уступали земным в шесть раз и обычно паслись на пастбищах для молочного скота, так что больше всего людям нужно было пасти овец и учить овчарок делать то, что от них требовалось. Еще здесь имелась прекрасная возможность наблюдать за птицами – в Пампасах обитало множество их видов, включая таких крупных и стройных, как журавли, хотя некоторые называли их неуклюжими.

Фрея согласилась. Она сказала, это лучше, чем лососевая фабрика, а с учетом того, что по вечерам она собиралась подрабатывать еще и в кафе, то могла бы общаться с людьми и гулять по зеленым холмам.

Так она устроилась. Вечерами она изучала людей. Было заметно, что они старались ей не перечить и обычно обращались самым добрым тоном. Находясь рядом с ней, они много болтали, но когда она что-то говорила, наступало молчание, которое длилось чуть дольше, чем обычно бывает при беседах. Ей старались не перечить. Возможно, это объяснялось тем, что она была не такой, как они, или же уважением к ее матери. Или тем, что она была выше их всех, крупной, очень привлекательной, по мнению многих, девушкой. На нее засматривались.

Наконец Фрея сама это заметила. Вскоре она занялась делом, на которое стала уходить бо́льшая часть ее свободного времени. В конце каждой вечерней смены в кафе она усаживалась с какими-нибудь людьми и задавала им вопросы. Она начинала с какой-нибудь формальной фразы:

– В своем странствии я работаю над исследовательским проектом для института социологии в Ветролове.

Под этим институтом, как она иногда признавалась, она подразумевала Бадима, Арама и Делвина. Спрашивала она, как правило, две вещи: что они собирались делать, когда доберутся до Тау Кита, и что им не нравилось в жизни на корабле, что больше всего беспокоило. Что вам не нравится, на что надеетесь – люди часто об этом говорили. И пока они говорили, Фрея стучала по своему запястнику, записывая часть сказанного и делая заметки, задавала все больше вопросов.

Одна из особенностей, которую она обнаружила в людях, ее не удивила – она и сама об этом никогда не задумывалась: им не нравилось, что им указывали, будут у них дети или нет, а если будут, то когда и сколько. Каждому еще в детстве вживили устройство для контроля рождаемости, и все оставались бесплодными, пока совет по делам населения не выдавал право на деторождение. Этот совет был одной из главных организаций, в которых участвовали советы биомов, направлявшие туда своих представителей. Этот порядок, как поняла Фрея, на протяжении лет служил источником раздора и даже побуждал к реальному насилию – по большей части просто нападкам, но иногда и убийствам. Многие не желали подчиняться вообще никаким советам только из-за единственной функции этого совета. Из некоторых биомов членов совета приходилось призывать – либо потому что люди не желали указывать другим, как им заводить детей, либо потому что боялись того, что может с ними случиться, если они станут это делать. Многие биомы жаждали переложить ответственность за эту функцию на ИИ корабля, но у них ничего не выходило.

– Когда доберемся до Тау Кита, – сказал один симпатичный парень Фрее с пьяной искренностью, – я надеюсь, мы выберемся из этого фашистского государства, в котором сейчас живем.

– Фашистского?

– У нас нет свободы! Нам здесь указывают, что делать.

– Я думала, это называется «тоталитарное». Типа диктатуры.

– Это одно и то же! Совет контролирует нашу личную жизнь! Вот что получается в итоге, и неважно, как они это называют. Они указывают нам, что учить, что делать, где жить, с кем быть, когда заводить детей.

– Знаю.

– Так что вот на это я и надеюсь, когда мы отсюда сойдем! Что мы не только сойдем с корабля, но и покончим с системой!

– Я все записываю, – ответила Фрея, стуча по запястнику, – и делаю всякие пометки. Так вот, ты не первый, кто об этом говорит.

– Разумеется, не первый! Это же очевидно. Мы здесь как в тюрьме.

– По-моему, все не настолько плохо.

– Оно, может быть, и не настолько плохо, но все равно остается тюрьмой.

– Да, пожалуй.

Каждый вечер она просиживала с разными людьми, которые приходили в кафе, и задавала им вопросы. А потом, если оставалось время, общалась с теми, кого уже знала, и когда кафе закрывалось, помогала с уборкой. Подготовка кафе утром и уборка вечером входили в ее обязанности. Днем она уходила со стадом овец или маленьких коров на пастбище к западу от города. Вскоре она уже могла утверждать, что знает всех жителей биома, хотя это было не так – виной тому было распространенное когнитивное искажение, известное как легкость возникновения образов представления. На самом деле некоторые даже избегали Фрею, потому что не любили либо странников вообще, либо ее лично. Но каждый в городе знал, кто она такая.

Она была самой высокой на корабле – два метра два сантиметра. Крепкая девушка, брюнетка, миловидная, быстрая и грациозная для своего роста. Она унаследовала складность речи от Бадима и скорость от Деви. Мальчишки и мужчины засматривались на нее, женщины относились с лаской, девочки облепляли со всех сторон. Она была привлекательной – это было видно по поведению окружающих, – а еще скромной и неприхотливой. «Не знаю! – говорила она. – Вы мне сами скажите. Я в этом не разбираюсь, в таких вопросах я полная дура. Расскажите мне, расскажите побольше».

Она хотела помогать. Поэтому работала целыми днями не покладая рук. Заглядывала людям в глаза. Запоминала, что они ей говорили. Она действительно могла в чем-то не разбираться, и люди тоже это видели. Она слегка косила взгляд, словно пыталась заглянуть внутрь, словно что-то ища. Люди говорили, что в этом есть какая-то простота. Но возможно, это было одной из причин, по которым ее любили. Во всяком случае, здесь ее обожали. Люди так и говорили, когда ее не было рядом. По крайней мере, большинство. А прочие относились иначе.

Однажды, когда Фрея ушла в Пампасы с двумя овчарками и стадом овец, перед ней вдруг возник Юэн. Он выскочил из высокой травы у заболоченной реки, вяло протекавшей вдоль биома.

Она обняла его (он по-прежнему доставал ей лишь до подбородка), но затем оттолкнула от себя.

– Ты что тут делаешь? – с вызовом спросила Фрея.

– Хочу тебя о том же спросить! – Он попытался изобразить притворную улыбку, но та вышла слишком радостной. – Я просто проходил мимо и подумал, не захочешь ли ты посмотреть на кое-какие части корабля, куда твое странствие тебя точно не заведет.

– Это какие?

– Можем зайти во Вторую спицу через западный шлюз, – объяснил он. – Если поднимешься туда со мной, то покажу всякие интересные места. Я прошел уже несколько шлюзов во внутреннем кольце. Могу даже сводить в Сонору через Третью спицу, так что Прерию мы просто срежем. Было бы круто. А еще я могу ненадолго скрыть тебя от наблюдения.

– Но мне нравятся люди, которые живут здесь. И с нами всегда наши чипы, – ответила Фрея. – Так что не знаю, почему ты все время говоришь, что можешь скрыться.

– Это у тебя всегда твой чип, – ответил Юэн. – У меня его нет.

– Я тебе не верю.

– Веришь или нет, это неважно, но я могу показать тебе то, чего больше никто не может.