Вскоре Пастер был назначен профессором и деканом по научной части педагогического училища в Лилле, в котором поселился на улице Цветов, и здесь-тο он и столкнулся впервые с вопросом о микробах. Именно в этом старинном почтенном городе винокуров, свекловодов и торговцев орудиями земледелия он и затеял свою великую кампанию, ставшую смесью науки и поэзии, религии и политики и имевшую конечной целью разместить микробов на карте науки. Из этого не очень-то значительного города он поднял большую волну интереса к микробам, которая в течение тридцати лет раскачивала лодку науки. Он показывал миру, какую значительную роль играют микробы, и при этом, естественно, наживал себе и врагов, и поклонников; его имя встречалось на первых страницах газет, но в то же время он получал вызовы на поединок; общественность посмеивалась над его драгоценными микробами, тогда как он своими открытиями спасал жизнь огромнейшего количества рожающих женщин. В общем, именно отсюда он сделал прыжок, отправляясь в свой полет к бессмертию.
В Страсбурге, который он покинул, истина упорно убегала из-под его рук. В Лилле он быстро стал на путь к славе, оказав научную помощь винокурам и свекловодам.
Когда Пастер более или менее устроился в Лилле, к нему явилась делегация представителей местной власти.
«Мы очень уважаем высокоинтеллектуальную науку, но вот чего больше всего желает наш предприимчивый город Лилль, профессор, – тесного контакта между вашей наукой и нашей промышленностью. И вот мы пришли от вас узнать, может ли нам что-то дать наука? Повысьте содержание сахара в нашей свекле, дайте нам более высокое содержание спирта, и мы позаботимся как следует о вас и вашей лаборатории».
Пастер их вежливо выслушал и решил показать, из какого он сделан материала. Он был намного больше, чем представитель науки! Представьте себе, что промышленный комитет обратился бы к Исааку Ньютону с просьбой объяснить, как применять на фабриках его законы движения! Этот нелюдимый мыслитель, вероятно, воздел бы руки к небу и тотчас же обратился бы к изучению смысла пророчества Книги Даниила… Фарадей в ужасе вернулся бы к своей основной профессии – переплетчика… Но Пастер не был таким неженкой. Сын девятнадцатого века, он считал, что наука должна зарабатывать на свой кусок хлеба с маслом, и для повышения собственной популярности не раз читал увлекательные публичные лекции на научные темы для обывателей.
«Найдется ли в ваших семьях хоть один молодой человек, любопытство и интерес которого не окажутся возбуждены в сильнейшей степени, если дать ему в руки картошку и сказать, что из этой картошки он может сделать сахар, из сахара спирт, а из спирта – эфир и уксус?» – с увлечением проповедовал он как-то вечером аудитории из преуспевающих фабрикантов и их жен. После этого мосье Биго, владелец производства спирта из сахарной свеклы, пришел к нему в лабораторию в полном отчаянии.
«У меня большие неприятности с брожением, профессор, – удрученно пожаловался он. – Я ежедневно теряю несколько тысяч франков. Не могли бы вы заглянуть ко мне на завод и как-нибудь выручить меня?»
Сын Биго был студентом педагогического училища, и Пастер счел себя обязанным поспешить на помощь. Он пришел на завод и осмотрел «больные» чаны, дававшие слишком мало спирта; он набрал из них в бутылки несколько образцов серой слизистой свекольной массы, чтобы исследовать ее в своей лаборатории, и не забыл захватить образцы свекольной массы из «здоровых» чанов, дававших достаточно хорошее количество спирта. Пастер не имел никакого представления о том, чем он может помочь Биго, он ничего еще не знал о процессах брожения, превращающих сахар в спирт, – пожалуй, и ни один химик на свете ничего еще не знал об этом. Он вернулся в свою лабораторию, почесал в затылке и решил сначала исследовать массу из «здоровых» чанов. Он взял одну каплю из этой массы и поместил ее под микроскоп в смутной надежде найти в ней какие-нибудь кристаллы, но обнаружил в ней множество крошечных шариков, во много раз меньше самого маленького кристалла; эти шарики были желтоватого цвета и внутри их танцевали странные пятнышки.
«Что бы это могло быть? – пробормотал он. Затем вдруг вспомнил: – Ах, да! Как же я сразу не сообразил? Это же дрожжи, использующиеся при варке сахара, помогающие сбраживать его в спирт».
Он стал внимательно изучать эти шарики; одни из них располагались кучками, другие цепочкой… И вдруг он, к своему удивлению, увидел, что некоторые из них выпускают из себя боковые отростки, как бы молодые побеги, вырастающие на глазах из этих крошечных зернышек.
«Каньяр де Ла-Тур был прав. Эти дрожжи – живые. Должно быть, они-то и превращают сахар из свеклы в спирт! – воскликнул он. – Но это не решает проблемы мосье Биго… Что могло приключиться со свекольной массой в больных чанах?»
Он взял бутылку с варкою из «больного» чана, которую пока не исследовал, извлек из нее немного содержимого, осмотрел его через увеличительное стекло, попробовал на язык, опустил в него голубую полоску лакмусовой бумаги и увидел, что она покраснела. Затем он поместил одну капельку под микроскоп и заглянул в окуляр.
«Но ведь здесь же совершенно нет дрожжей; куда они делись? Ничего, кроме однородной темной массы. Что это означает?» Он снова взял бутылку и уставился на нее задумчивым, рассеянным взглядом, но спустя какое-то время до его лихорадочно работавшего сознания дошел несколько странный, необычный вид сока поверх свекольной массы. «Какие-то маленькие комочки прилипли к стенкам бутылки… а вот такие же комочки плавают и на поверхности сока… Постойте! Такого нет в здоровой массе, где есть дрожжи и спирт. Что это означает?»
Он выловил один из этих комочков, не без труда, положил его в каплю чистой воды и поместил под микроскоп.
Вот он, его звездный час!
Здесь не было дрожжевых шариков; а было нечто иное, нечто весьма странное, какого он никогда до сей поры не видел, – беспорядочно шевелящаяся масса из огромного количества крошечных палочкообразных существ, одни из которых двигались в одиночку, другие тянулись длинными лентами, и все они пританцовывали и вибрировали. Он с удивлением оценил их величину, – они были гораздо меньше дрожжевых шариков, каждая палочка была в длину «не более одной двадцатитысячной» части дюйма.
Всю ночь ему не удавалось заснуть, а рано утром он заторопился на винокуренный завод. Очки на его близоруких глазах съезжали набок, когда он с лихорадочной поспешностью наклонялся и выуживал из «больных» чанов новые образцы. В этот момент он уже забыл о Биго и о том, что собирался помочь ему; Биго для него больше не существовал, и ничего для него больше не существовало, кроме его пытливого, ищущего «я» и этих странных танцующих палочек. В каждом крошечном комочке он находил их целые миллионы. За ночь вместе с мадам Пастер, не дождавшейся его в постели и пришедшей помочь, он собрал аппарат, из-за которого его лаборатория стала похожей на кабинет алхимика. С помощью этого аппарата он установил, что сок в кишащих палочками «больных» чанах содержит в себе кислоту из кислого молока – и совсем не содержит спирт! В его голове тут же сложилась мысль: «Эти крохотные палочки в соку из больных чанов, несомненно, живые, и это именно они производят молочную кислоту. Эти палочки, видимо, ведут войну с дрожжами и побеждают. Они, похоже, такой же фермент для молочной кислоты, как дрожжи для спирта».
Он тут же поделился своей идеей с терпеливой мадам Пастер, которая поняла лишь половину сказанных слов и абсолютно ничего не знала о брожении, но зато была его верной и преданной помощницей, поскольку всегда верила в его даже самые дикие и фантастические выдумки.
Это была всего лишь догадка, но внутренний голос шептал ему, что так оно и есть. В этом не было ничего удивительного: Пастер высказывал тысячи догадок о тысячах различных природных явлений, многие из этих предположений были неправильными, но когда он оказывался действительно на правильном пути, то проверял это и находил доказательство! Так было и в этот раз, когда он разрешил десятитысячелетнюю тайну брожения.
