- Глупая сестричка! Неужели ты надеялась заставить меня убить тебя так просто? Когда я буду готова, я выберу время и выпущу твоего Компаньона.
Губы Бреанны с трудом сложились в вымученную улыбку.
- Ты ошиблась, сестра. Твое колдовство сослужило мне добрую службу, и уже сейчас смерть пьет мое дыхание с моих губ. Но моя смерть не даст тебе того, что ты ищешь, потому что этого у меня больше нет...
Но вовсе не слова Бреанны, а удивительная пустота ее взгляда заставила Федею позабыть о триумфе и торжестве, вместо них в душу ее начал проникать безотчетный ледяной страх. Бреанна подняла руку и отвела волосы прочь от своей шеи, и Фелея увидела ее бледное горло.
- Где он? - Фелея непроизвольно сжала в кулаке висящий на ее собственной шее медальон. - Где Знак Драконьей Крови?
Бреанна посмотрела на сестру чуть ли не с жалостью, устало облокотившись на подставленные руки служанки.
- Поверь своим глазам, Фелея. Неужели ты до сих пор не почувствовала во мне пустоты? Я... одна.
Фелея в панике сжала в руке свой медальон и через него дотянулась до чужого разума, который был когда-то связан с ее собственным мозгом, и ощутила знакомое биение пульса того, кто был ее Компаньоном - пульс Кайла. Через эту связь сила Кайла туг же стала переливаться в нее, и тогда испуг Фелеи сменился яростью. Полуобернувшись к магу, застывшему позади нее, она приказала:
- Принесите ребенка сюда!
- Мои люди уже сейчас ищут его. Они найдут ребенка. - В его голосе сквозила самоуверенность.
Сжимая рукоять кинжала, Фелея сделала несколько шагов вперед, вплотную приблизившись к тронному возвышению, ее голос опустился почти до шепота:
- Ты не обманешь меня, сестра, тебе не удастся заставить меня поверить, что младенец получил твоего Компаньона; насколько мне известно, в таком возрасте еще не может произойти слияния. Ты должна отдать мне то, что я ищу, иначе ты увидишь, как умрет твое дитя!
Бреанна снова улыбнулась:
- Ты отняла у меня мужа, отняла мои земли и мою жизнь, сестра. Но ты не получишь ни моего Компаньона, ни моего ребенка!
Вместе с этими последними словами силы оставили ее, Бреанна вздохнула и закрыла глаза. Громко всхлипывая, старая служанка упала на колени и прижала безжизненную руку королевы к своей щеке.
- О госпожа, моя госпожа! - воскликнула она.
Фелея быстро поднялась по ступенькам, ее лицо пылало от сдерживаемой ярости.
- Замолчи, старуха! - она сняла с головы Бреанны тонкий золотой обруч. - Теперь я - госпожа!
Через непродолжительное время вернулись люди Тайлека. Они доложили, что никакого ребенка обнаружить не удалось. Только после этого стены замка многократно повторили крик ярости, вырвавшийся из горла Фелеи.
Дни сменялись ночами, а седобородый старик и темноволосая женщина с младенцем на руках продолжали свой путь, лишь изредка останавливаясь для отдыха. Достигнув границ Сайдры, они переправились через Пограничную реку и оказались в Дромунде. Дальше их путь пролег к городу Таррагону.
Там женщина оставила старика в качестве прикрытия, а сама двинулась дальше на запад. Она что-то искала.
Глубоко в Скелленских горах молодая женщина-крестьянка лежала, охваченная родильной горячкой, а ее муж плакал над могилой их мертворожденного ребенка.
2
Свет просачивался сквозь щели в неплотно прикрытых ставнях и терялся во тьме ночного леса. Внутри домика Норисса неспокойно расхаживала туда и сюда, лишь на короткое время останавливаясь возле окон, чтобы взглянуть сквозь ставни в темноту. В эти моменты ее пальцы принимались теребить переброшенные через плечо темные волосы, доходящие до пояса. Чувство беспокойства, которое преследовало ее на протяжении всей зимы, теперь вело себя словно нахальный зверек, кусающий за пятки и подгоняющий бежать во всю прыть. Норисса даже прикусила губу и крепко сцепила руки, переплетая пальцы и удерживая себя от того, чтобы прямо сейчас распахнуть дверь и ринуться в темноту.
Она сделала по комнате еще несколько шагов и остановилась возле стола, чтобы еще раз проверить уложенную в путь провизию. Подергав завязки на мешке с едой и на маленьком свертке с травами, она отложила их в сторону и взвесила в руках тяжелый кожаный мешок с монетами. Тут же рядом, придавленный тючком с одеждой и укрытый длинным плащом, лежал лук, а также колчан со стрелами и длинный охотничий нож.
Убедившись в том, что она ничего не забыла, Норисса снова принялась расхаживать по комнатам, замедляя шаг, чтобы бросить взгляд на самые разные предметы. Вот столовые скатерти, вытканные матерью, вот любимая трубка отца, вот скамеечка для ног, которую она помогала мастерить - все это придется оставить уже утром. Она легко прикасалась ко всем этим предметам, стараясь запечатлеть их в памяти, стараясь наполнить свою память воспоминаниями, которые могли бы скрасить ей ее долгое путешествие, которое начнется утром. Однако чувство печали и одиночества, которое наполняло ее в последнее время, стало уступать место гневу, который придавал ее сожалениям оттенок горечи.
"Почему? - потребовала она ответа у пустого дома. - Почему вы не боролись изо всех сил? Вы оба сдались так легко!"
Ее глаза защипало от слез, когда она вошла в свою комнату. Норисса с трудом удержалась от того, чтобы не броситься на свою кровать и не разрыдаться. Она боялась, что если она сейчас даст волю слезам, то и она может сдаться, может уступить. И поэтому, стоя на пороге своей крошечной девичьей спальни, Норисса вытерла слезы и снова окинула взглядом внутреннее убранство дома. Мысль о том, сколь мало все здесь изменилось на протяжении стольких лет, заставила ее снова вздрогнуть от боли.
Перед очагом стояла длинная, с высокой спинкой скамья, сидя на которой она провела так много длинных зимних вечеров, слушая рассказы родителей. Большую часть комнаты занимал громоздкий обеденный стол. Посередине этого стола мерцала свеча из жира даксета, светившая мягким желтым светом, который смешивался с красноватым отблеском огня в очаге. Норисса наблюдала пляску теней на стенах, а перед глазами ее снова вставали образы отца и матери, сидящих за столом. Воспоминания нахлынули на нее, и она вернулась назад, в то время, когда ей было всего восемь лет. Норисса вспомнила, как, скрючившись в своей комнате, она подсматривала в дырку в ткани, служившей вместо двери. Спор между матерью и отцом был слышен отчетливо, и ей хотелось, чтобы Знание могло открыть ей и это тоже.
Знание разбудило ее рано утром. Знание послало ее в лес, где она добыла на ужин мейрмака. И это Знание заставило ее спуститься вниз по склону горы, чтобы после полудня встретить возвращающегося отца.
Вечер этого дня был очень радостным и приятным. После ужина она подарила отцу перья мейрмака, чтобы он смог оперить ими еще больше стрел, а потом стала помогать ему распаковывать многочисленные подарки, которые он привез из Таррагона. Ей всегда очень нравилось разворачивать штуки тончайшего полотна или рассматривать изящные кружева и тесьму, однако последний подарок оказался самым лучшим, хотя он-то и послужил предметом подслушанного спора между матерью и отцом.
Отец и мать вот так же сидели за столом, мать рассматривала сваленные на столе ткани и кружева, а отец пересчитывал монеты, кучей сложенные перед ним. Отложив в сторону небольшую стопку серебряных и медных монет, он подумал и прибавил к ней три золотых. Все остальное он ссыпал в толстый кожаный мешок, который и спрятал под одну из каменных плит очага. Медь и серебро он положил в деревянную шкатулку и убрал на верхнюю полку в шкафу.
- Ничего не нужно говорить, Рина, все уже решено.
Мать Нориссы встала и повернулась к отцу, выражение гнева на ее лице заставило Нориссу вздрогнуть за занавеской.
- Для меня это чересчур, Рольф! Каждый год ты оставляешь меня одну на целый месяц, а сам отправляешься в свое таинственное путешествие в Таррагон. Каждый год ты возвращаешься с подарками и мешками золота и говоришь, что получил это в награду за службу, но за какую - не говоришь. А теперь ты вернулся и настаиваешь, чтобы мы отослали собственное дитя. Для меня это слишком, Рольф!
