Зиночка

Надежда Комарова

Моему родному многострадальному Донбассу посвящаю.

Глава I

У БАБУШКИ ГАНИ

Ранним зимним утром по городу Одессе  с мешком через плечо шагал двухметровый, в темных очках, с побитым угольной пылью лицом, человек. На его  широких плечах  сидела маленькая девочка в цигейковой шубке, кроличьей шапке, валеночках и с муфточкой на шее. В левой руке человек  держал металлическую палку, правая  рука  лежала на плече худенького, в оборванной одежде, подростка. Они шли по улице с частными домами – просились  на квартиру.  Никто не пускал эту странную компанию, и только в конце дня им открыла низенькая, сутулая старушка. Подросток попросил только постельку для Зиночки, а они с дядей Колей где-нибудь в уголке поспят, а из еды у них есть хлеб, сахар и макуха, на что хозяйка радушно ответила:

– Заходите, всем места хватит,– и уже в доме продолжила,– одна я живу. Сынок еще в начале войны погиб. Раздевайтесь. Зиночка, а ты слезай со своего трона. Не бойся. Иди ко мне.

– Спасибо вам, добрая женщина. Мы уже не надеялись. Думали снова на вокзале ночевать.  Никто нас не пускал,– сказал Николай, опуская дочь и снимая с плеча мешок.

– Боятся люди незнакомых пускать. А от вас какая беда? Дети да инвалид. Что это с лицом у тебя? На ожоги не похоже,– спросила старуха, раздевая Зиночку.

– Уголек это, – после взрыва .

– Чего только не бывает! Ой, заговорила я вас. Сейчас воды погреем, выкупаетесь. У меня свекла есть вареная. Муки немного выменяла– затирушку  сделаем. Тебя как, мальчик, зовут?

– Миша.

– А меня тетей Ганей зовите. Пойдем, Миша в сарай за хворостом – печь будем топить.

    Тетя Ганя хлопотала на  кухне, а квартиранты вытащили из мешка свою еду. Получился отменный ужин: затирушка с макухой, сладкий кипяток с хлебом.

    Сытые, накупанные, в чистой постели, дети спали крепким сном. А тетя Ганя перестирала Зиночкино белье, достала из сундука  школьное пальтишко сына, хлопчатобумажный костюмчик, рубашку – все это повесила на стул рядом с кроватью Миши – его одежду бросила в печку и сожгла – никакой штопке она не подлежала.

    Николай в ту ночь уснул с трудом. Поворачивался с боку на бок,  поглаживал дочкины волосики, вздыхал, вставал курить, снова ложился и только к утру забылся в неспокойном сне.

    Хозяйка видела беспокойство квартиранта, но не задавала вопросов. На рассвете сбегала к соседке, заняла у нее яйцо, напекла блинов.

    Такого внимания и добра они не ждали,

– Спасибо вам большое, тетя Ганя, –  сказал Николай. – Вы нас балуете.

– А люди и должны баловать друг друга. А то как же жить?

    Сытые и чистые Николай, Миша и Зиночка, предупредив тетю Ганю, что вернутся вечером, захватив с собой мешок с баяном, вышли из дома.

    Рынок был недалеко от  вокзала. Здесь продавали и меняли все, что можно продать  и выменять на еду. Мальчишка с ведром холодной воды ходил по рынку и кричал:  « Три копейки  – не беда! Есть холодная вода!», и хотя было далеко не жарко, жаждущие находились, платили копейки и пили воду.

    Устроившись подальше от слепого танкиста со следами ожогов на лице, который играл на гитаре и пел фронтовые песни, Николай сказал:

– Ну что, Зиночка, покажем концерт Одессе?

– Покажем, папочка!

    Отец растянул баян, а она, закружась в танце, запела:

                    А девочка  Надя, чего тебе надо?

                    Ничего не надо, кроме шоколада!

                    Шоколада нету. Дайте мне конфету.

                    И конфеты нету.

                    Больше ничего!

    После этих слов она дерзко топала ножкой, дула губки. Толпа, обступившая их, бросала конфеты, деньги – кто чем богат, в мешок Мише. Хлопали, хвалили маленькую артистку, а она, довольная, готова была петь и плясать хоть до утра. Только бы папочка играл на баяне.

     Собрав подаяния на этом рынке, можно бы идти и на другой, но надо было еще сходить в Военкомат и  узнать о Мишином отце.

    Только поздно вечером они вернулись в теплый и гостеприимный дом тети Гани, где их ждала горячая вода. Заработанных продуктов хватило на всех, еще и осталось. Дети, уставшие после трудового дня, быстро уснули, а Николай собрался выйти покурить.

– Кури здесь, Коля, я форточку открою, а дверь закрою – дым к детям не зайдет, – сказала тетя Ганя,  убирая со стола.

В кухоньку ворвался  свежий зимний воздух, встречая клубы табачного дыма. Хозяйка видела, что квартиранта что-то мучит, и знала, что он и эту ночь будет ходить, постукивая палочкой, курить на улицу, вздыхать, обнимая и целуя спящую дочь, гладить ее шелковистые волосы. Она понимала, что человеку надо высказаться и тогда хоть немного утихнет душевная боль.

– У тебя, Коля, разговор не  одесский. Откуда  ты?

– Из Донбасса.

– А Миша по-нашему говорит.

– Он же одессит. Мы с ним позавчера познакомились на вокзале. Приехали, хотели в комнату Матери и ребенка устроиться, да него наткнулись – на полу спал. Беспризорник он. Его дом еще в начале войны немцы разбомбили. Мать с сестренкой погибли. Теперь он отца с войны ждет. Все ходит к тому месту, где дом был, надеется, что отец тоже туда придет. Там теперь пленные немцы работают. Мы и сегодня туда подходили. Удивляюсь, как такой маленький пацан войну пережил. Взяли его с собой. Втроем нам даже легче.

– А где же Зиночкина мама?

– Умерла. Вот уже месяц скоро, как нет нашей Ксени.

     Николай взял пачку от папирос, но она оказалась  пустой. Он с силой скомкал ее и так держал, не разжимая кулак.

– Курить хочешь, Коля? Вот твои папиросы,– тетя Ганя подала ему новую пачку.

     -Выйду на улицу покурю. Дом остудится.

– Ничего, я форточку прикрою, а потом проветрю. Кури, Коленька. Расскажи о Ксении – выговорись. Тебе легче станет.

     Николай прикурил, глубоко затянулся и поведал доброй старушке свою грустную историю:

– У Ксениной мамы семь детей осталось, когда в тридцать восьмом арестовали ее отца. Уже без отца родилась Леночка, а Ксения старшая, и все заботы о семье легли на ее хрупкие плечи. Она в музыкальной школе директором работала. Зарплаты не хватало, так она еще и по домам бегала – уроки давала. А я в шахте забойщиком работал. Жил в общежитии, а в выходные в клубе на танцах играл. Так, для души. На баяне меня еще отец научил играть. Царство ему Небесное. Моя семья еще в тридцать третьем  от голода вымерла на Ростовщине. Я вот так же, как Миша, один остался, только постарше его был. В Донбасс на  заработки подался, наверное, за судьбой.