Флеминг заметит ее голубые туфли, ее быстрое движение, и ее поведение будет отмечено и вызовет вопросы – в «Оккаме» все, что находится за пределами усталого ползания, вызывает подозрение.

Но Элизе требуются секунды, чтобы добраться до Зельды, танец освобождает ее от всякого беспокойства. Она поднимается над полом и парит, словно никогда не выходила из своей теплой, уютной ванны.

Продукты заканчиваются, когда экспедиция находится к юго-западу от Сантарема.

Все голодны, ослаблены, мысли не держатся в голове, и та постоянно кружится. Счастливые, хохочущие обезьяны прыгают всюду, насмехаясь над глупыми, неуклюжими людьми.

Стрикланд начинает стрелять.

Обезьяны сыплются как спелые фрукты. Люди смотрят в ужасе.

Это раздражает Стрикланда, с поднятым мачете он шагает к раненной в живот обезьяне. Покрытое мягкой шерстью животное скручивается в сотрясаемый рыданиями шар, руки его прижаты к содрогающемуся лицу.

Она похожа на ребенка. Словно Тимми или Тэмми.

Это как убивать детей.

Стрикланд переносится обратно в Корею. Женщины, дети. Чем он стал?

Выжившие обезьяны издают печальные крики, и этот звук пронзает его череп. Стрикланд разворачивается и атакует дерево, рубит его мачете, пока не начинают лететь белые щепки.

Другие люди собирают тела и опускают их в кипящую воду.

Разве они не слышат, как кричат обезьяны?

Стрикланд набирает полные ладони мха, затыкает уши, только это не помогает. Крики, еще крики. Обед – похожие на грубую резину серые шары обезьяньих хрящей. Стрикланд не заслуживает еды, но он ест все равно.

Крики, еще крики.

Сырой сезон, как бы местные, мать их, его не называли, накрывает их.

Нависшие над джунглями облака брызжут горячим каплями, как взрезанное брюхо. Энрикес перестает вытирать влагу с очков и шагает как слепец. Он и есть слепец, – думает Стрикланд, – слепец, полагающий, что он может возглавить эту экспедицию, человек, никогда не бывший на войне, неспособный слышать обезьяньи крики.

Крики, понимает Стрикланд, в точности такие же, какие издавали селяне в Корее. И, сколь бы ужасными они ни были, эти крики говорят ему, что он должен сделать.

Нет смысла затевать переворот, естественный износ сделает всю работу.

Шипастая рыба candiru[24], возбужденная лупящим по воде дождем, проникает в мочевой канал первого помощника, когда он мочится в реку. Три человека забирают его, чтобы отнести в ближайший городок, и исчезают навечно. На следующий день инженер из Перу просыпается весь покрытый фиолетовыми отметинами, следами вампирьих укусов. Он и его друг суеверны, и они уходят. Неделей позже из-за дыры в противомоскитной сетке один из indios bravos заеден до смерти, покрытый одеялом муравьев tracua. И в конце концов боцман-мексиканец, лучший приятель Энрикеса, укушен в горло ярко-зеленой гадюкой.

Несколько секунд – и кровь брызжет из пор. Для него нет шансов.

Генерал Хойт научил Стрикланда, куда нужно приставить ствол «Беретты», прямо к основанию черепа боцмана, так что смерть приходит быстро.

Их осталось пятеро; если взять проводников, то семеро.

Энрикес прячется на нижней палубе, заполняя журнал описаниями дневных кошмаров. Его соломенная шляпа, некогда такая щегольская, обвисает и смиряется с ролью ночного горшка.

Стрикланд наносит капитану визит и смеется над его лихорадочным бормотанием.

– Ты мотивирован? – спрашивает он. – Ты мотивирован?

Никто не спрашивает Ричарда Стрикланда по поводу его собственной мотивации. Откровенно говоря, он до сих пор не знает ответа. Ему всегда было насрать на Deus Brânquia, это точно, но теперь нет ничего в мире, что он хотел бы больше, Deus Brânquia что-то сделал с ним такое, изменил так, что возникают подозрения: обратного пути нет.

Стрикланд поймает эту тварь при помощи того, что осталось от команды «Жозефины»… разве их теперь нельзя тоже назвать vestigios, остатки? Это их дом, и все. Единственное, что осталось у них, и не имеет значения, как оно выглядит и чего стоит.

Он мастурбирует под безумным ливнем, над гнездом, полным новорожденных змей, представляя тихий, опрятный секс с Лэйни. Два сухих тела движутся словно куски дерева на безграничной равнине туго натянутых белых простыней. Он это сделает. Немедленно, как только вернется. Как только исполнит то, что приказывают обезьяны.

Крики, еще крики.

Элиза обычно меняет свои роскошные туфли на обычные кроссовки в раздевалке, но всегда чувствует, словно отрубает часть себя, рука как топорик, обувь как плавники. Нельзя заниматься уборкой на каблуках – это, помимо прочего, заявил Флеминг в тот день, когда ее взяли на работу, – мы не можем допустить падений и поскальзываний. Никаких черных подошв тоже – поскольку в ряде лабораторий имеются «научные маркеры» прямо на полу, и непозволительно оставить на них какие-либо помарки.

Флеминг просто набит такими банальностями.

Но в последние дни его внимание обращено на какие-то другие дела, и Элиза рискует не менять обувь, оставить себе маленький островок комфорта в море дискомфорта «Оккама», оставить себя живой и чувствующей.

Давно не работающий душ служит для уборщиков складом.

Зельда берет ту тележку, что обычно, Элиза тоже, и они наполняют их, берут с полок все, что им нужно. Затем их восьмиколесные тележки, плюс еще по восемь колес на каждое ведро со шваброй, громыхают по длинным белым коридорам «Оккама», словно медленный поезд в никуда.

Они должны быть профессионалами все время, ведь некоторое количество людей в белых халатах остается в лабораториях до двух или трех ночи.

Ученые «Оккама» – странный подвид мужчин, работа доводит их до полной отстраненности. Флеминг учит уборщиков немедленно покидать любую лабораторию, где находится один из белохалатников, и такое периодически случается.

Когда двое ученых в конечном итоге все же уходят, они недоверчиво косятся на собственные часы, хихикают по поводу того, какую головомойку устроит каждому из них жена, и вздыхают, что лучше бы и вправду отправились по теплым гнездышкам подружек, чем сидели здесь.

Они не замолкают, даже не понижают тона, проходя мимо Элизы и Зельды.

Точно так же как уборщики обучены видеть только грязь и мусор «Оккама», ничего более, ученые сосредоточены исключительно на проявлениях собственной гениальности. Много лет назад Элиза развлекала себя мечтами об интрижке на рабочем месте, о встрече с мужчиной, танцующим во тьме ее мечтаний.

Это были мысли глупой молодой девчонки.

Еще кое-что об уборщиках, горничных, любом обслуживающием персонале: когда ты один из них, ты скользишь меж остальных незамеченным, словно рыба под водой.

Стервятник больше не кружит над ними.

Стрикланд принудил одного из двух оставшихся indios bravos поймать его. Непонятно как, но индеец это сделал.

Стрикланд привязывает птицу к железному штырю на корме и ест свой обед из сушеной пираньи прямо у нее на глазах. В пиранье очень много костей, и он выплевывает их, но так, чтобы стервятник не дотянулся. Голова крылатой твари фиолетовая, клюв – алый, шея напоминает музыкальный инструмент. Она раскрывает крылья, но ничего не может сделать, только бессильно шаркает по палубе.

– Посмотрю, как ты теперь сдохнешь от голода, – говорит Стрикланд птице. – Поглядим, как тебе это понравится.

Он отправляется в джунгли снова, оставив Энрикеса присматривать за кораблем. Теперь все на его условиях. Никаких подарков, зато много оружия.

Стрикланд преследует туземцев так, словно генерал Хойт лично отдает приказы. Обучает своих людей знакам, которые используют военные, и они учатся очень быстро. Круг сжимается вокруг деревни с приятной синхронностью.

Стрикланд стреляет в первого же человека, которого он видит, vestigios падают в грязь, секреты прорываются через пузыри бормотания. Последнее место, где они видели Deus Brânquia, его обычные перемещения в этот сезон.