Она не удивилась – едва люди начинают говорить, они обычно забывают о том, что собеседник их лишен способности производить звуки. Но этот мужчина лишь улыбнулся, его тонкие каштановые усики шевельнулись, точно раскрытые для объятия руки.

«Ты знаешь, я всегда хотел выучить язык знаков. Какая отличная возможность!»

Слезы беспокойства, которые Элиза сдерживала неделями, вырвались с благодарным всхлипом, но она задавила их, поскольку у нее не было времени обновлять макияж. В последующие минуты Джайлс Гандерсон, как он назвался, отыскал зонтик, и решил, что отвезет ее куда надо, и отказался принимать ее протесты.

Пока они ехали, Джайлс развлекал ее рассказами на всякие отвлеченные темы и замолчал, только когда охранник «Оккама» заметил, что его в списке гостей вовсе нет. Охранник велел Элизе выбраться из микроавтобуса прямо под молотящие струи дождя.

«И куда бы ты ни направляла свой бег, удача да пребудет с тобой, и пусть ее старая туфля летит за тобой! – прокричал Джайлс ей в спину. – Альфред Теннисон».

«Туфля, – повторила она, глядя на свою уродливую обувь из секонд-хенда, как та разбивает лужицы на тротуаре. – Если я получу эту работу, то куплю красивые туфли».

Таинственное явление Стрикланда оттеснило выходки Брюстера и стало любимой темой для разговоров.

Элиза не могла перестать думать о том, что она видела в резервуаре, хотя не делилась мыслями с Зельдой, и воспоминания становились все более нелепыми с каждым днем. Зато Зельда, к облегчению подруги, начала снимать напряжение, выискивая поводы для шуток во всем подряд.

Сообразила, как можно звать военных полицейских, явившихся со Стрикландом: «пустышками», поскольку эти молчаливые суровые типы выглядели так, словно у них нет ни разума, ни чувств.

Но по меньшей мере «пустышек» было несложно избегать, поскольку они топали по коридорам, бряцая амуницией. Даже сейчас они слышали парочку и поэтому двигались обходным маршрутом, свернув в холл, который обычно оставляли напоследок.

– Даже когда «пустышки» не на тропе войны, я знаю точно, где они, – говорит Зельда. – Они дышат в унисон, ты заметила? Это как воздух выходит из клапана, ухххх… Говорю тебе, все эти новые люди здесь, и чтобы все осталось так же тихо? Нет, никогда!

Но не успевает Элиза показать ответ, как только что упомянутая тишина, царившая тут декадами, рвется в клочья. Если она слышит такой звук в районе «Аркейд синема», то начинает искать глазами машину, за которой можно спрятаться, а потом бросается к ней, вспоминая рассказы об уличной преступности.

В «Оккаме» подобный грохот звучит столь чудно, что его можно списать на крушение космического корабля. Зельда ныряет за свою тележку, как будто дешевый пластик и бутылочки с чистящими средствами смогут защитить ее.

Затем грохочет второй раз, третий; звук вовсе не мягкий, он похож на хлопок кнута. Его производит нечто механическое, приводимое в действие спусковым крючком, и у Элизы нет выбора: она в конечном итоге признает, что это выстрелы.

За ними следуют крики и кроличья чечетка бегущих ног, обе приглушены ближайшей дверью, на которой виднеется Ф-1.

– Прячься! – умоляет Зельда.

Она повторяет это языком знаков, и Элиза ощущает горячую любовь к подруге. Осознает тот факт, что все еще стоит, и в этот момент дверь открывается, ударяется о стену так громко, что это похоже на выстрел.

Зельда вздрагивает так, словно в нее угодила пуля, оседает на бедро и закрывает лицо руками. Элиза тоже ощущает дрожь, но в следующий момент она замирает, ошарашенная видом людей, появившихся из двери.

Флеминг несется первым, украшенный гримасой, хорошо знакомой всем, кто видел его чрезмерную реакцию на забившийся туалет или лужицу в коридоре, и экзотике картине добавляют кровавые пятна на рукавах. Третьим мчится Боб Хоффстетлер, он выглядит расстроенным, очки сидят криво, редеющие волосы разлохмачены, а в руках – груда сырого тряпья, которая может быть чем угодно: полотенцем, халатом, рубашкой.

Его взгляд, острый, как обычно, вонзается в Элизу.

– Вызовите скорую помощь! – акцент, обычно едва заметный, сейчас звучит грубо.

Между ними двумя находится Стрикланд, его глубоко посаженные глаза пылают, губы оттянуты в жуткой улыбке. Он с силой сжимает запястье левой руки, которая заканчивается не обычной кистью, но букетом из пальцев, что торчат под разными углами, сочатся кровью, и некоторые «украшены» полосками содранной кожи.

Алые капли падают на пол со звонким ярким грохотом, как металлические шарики. Элиза смотрит на них, на эти жидкие рубины, и понимает, что ей придется их убирать.

«Пустышки» вылетают наружу, растаптывая аккуратные пятнышки крови, прикрывают Стрикланда с боков, нацеливая ружья на Элизу и Зельду с такой легкостью, словно орудуют игрушками. Это действия по разгону, это очистка места происшествия.

Элиза хватает тележку, разворачивает ее и ощущает, как скользят задние колеса.

Антонио оказывается первым, кто спрашивает, все ли в порядке.

Едва они входят в кафетерий.

Его косые глаза смотрят вопросительно на Элизу и Зельду одновременно, но Зельда знает, что именно ей предстоит отвечать, ведь все это время никто, кроме нее, не озаботился выучить язык знаков.

Она устала от этого, она не хочет отвечать за что-то здесь, дома или где угодно.

Руки ее трясутся, и она скрывает этот факт, отворачиваясь к автомату с закусками. Изучает геометрически правильные сэндвичи и пластиковые на вид фрукты с таким видом, словно это еще один трехчасовой перекус.

Дуэйн прибывает следующим, беззубый, как тритон, и такой же писклявый.

Иоланда врывается, уничтожая всякое понятие о сдержанности, она вопит так, словно газует на машине без глушителя, она не может жить тихо, половина ее мозга отвечает за бесконечное бла-бла-бла. Зельда позволяет взгляду расфокусироваться, пока в поле зрения не остаются только отделения автомата, открываемые никелевыми монетками крошечные дверки в Страну чудес, куда попала Алиса.

Если бы только она могла стать маленькой, она бы пролезла внутрь, чтобы убраться отсюда.

Вместо этого она обречена снова и снова прокручивать внутри себя кровавое извержение из Ф-1. Она пытается вызвать в себе симпатию к мистеру Стрикланду: сможет ли он в следующий раз, посетив мужскую комнату, самостоятельно расстегнуть ширинку?

Но такая симпатия выглядит так, словно она рубит лед ребром ладони.

Нет шансов, что мужчина догадается, – каково приходится черной женщине, которую загнал в угол белый с электрохлыстом.

Зельда поднимает глаза и замечает Люсиль, чье белое лицо делает ее почти невидимой на фоне белой стены.

– Смотри, даже Люсиль расстроена! – восклицает Иоланда. – ¿Que pasa?

Зельда поворачивается, она бы хотела избежать этого, она не хочет смотреть на Элизу прямо сейчас. Она любит эту костлявую девчонку так сильно, но не может избавиться от мысли, что та во всем виновата, ведь она настояла, чтобы они последовали сомнительным указаниям ЛПК и вошли в Ф-1, и это в конечном итоге привело к знакомству с плохой стороной мистера Стрикланда.

Зельда не в силах перестать думать, что сегодня Элиза намеренно задержалась у тех дверей, и благодаря этому они оказались в самой паршивой ситуации, когда началась стрельба.

Элиза оседает на своем стуле так, будто Зельда пнула ее в грудь изо всей силы. Зельда чувствует себя ужасно, а затем говорит себе, что не стоит чувствовать себя ужасно. Элиза – прекрасный человек, но кое-чего она не схватывает, да и не может это сделать.

Кое-что пошло неправильно в «Оккаме», и обвинят во всем вовсе не белую женщину.

Черт, ведь Элиза в одной из лабораторий сунула в карман найденную мелочь так, словно это в порядке вещей!

А если это ловушка?

Элиза никогда даже не помыслит о подобном – что, если один из ученых оставил там деньги, чтобы проверить ночных уборщиков на честность, и когда они исчезнут и Флеминг об этом узнает, то догадайтесь с трех раз, чья шея окажется на мясницкой колоде?