– Ну ладно, будет тебе!

– Чего – ладно? Человеку ведь интересно.

– Интересно, – подтвердила Людмила.

– И тут Хомутов вдруг начинает по-джебрайски орать на полицейского. Чтоб в две минуты, значит, все было сделано и бензин чтоб под горловину… И как вы думаете, каков был результат?

– Ну? – спросила Людмила, смеясь.

– Через четверть часа товарищ Хомутов уже продолжал путешествие. И знаете, почему? Полицейский принял его за важную шишку из Хедара. По меньшей мере за министра внутренних дел!

– Ну и трепло же ты! – бросил в сердцах Хомутов.

– Я? Трепло? – Уланов готов был обидеться. – Давай по порядку. Обломался по дороге? Было?

– Было.

– На полицейского орал на хедарском диалекте?

– Орал.

– Машину отремонтировали?

– Отремонтировали.

– За бензин ты платил?

– Пошел ты к черту!

– Не платил, не платил, я же знаю! И после всего этого ты хочешь, чтобы тебя за джебрайца не принимали?

Хомутов махнул рукой и двинулся на кухню. Уланов протиснулся следом, поплотнее прикрыл за собой дверь и спросил шепотом:

– Ну как тебе? Видал? – теперь он говорил о Людмиле.

– Ничего. Кто такая?

– Только что из Союза. В госпитале будет работать. Похоже, «чекистка».

– С чего ты взял? – спросил Хомутов.

– Точно тебе говорю! Незамужняя – мало мы, что ли, таких видали? Но предупреждаю – сегодня сплю с ней я.

– Феодальное право?

– Вот-вот.

Дверь отворилась, и Людмила проговорила укоризненно:

– Вы чего меня бросили, ребята?

– Людочка, не волнуйтесь, – засуетился Уланов. – Мужской разговор. Проблема торжественного приема в вашу честь.

– И как – решена проблема?

– Паша, решена? – осведомился Уланов.

– Давай, берись за картошку. Она за диваном, в сумке. А мы с Людой займемся более тонкими материями.

Хомутов извлек из холодильника кусок мяса и множество баночек с приправами.

– Займитесь мясом, Люда, а я пока соус приготовлю. Разделочная доска в шкафу, нож в столе.

Люда резала филе тонкими длинными ломтями – так, как делала его покойная мать. Хомутов вздохнул и отвернулся. В кухню сунулся Уланов, полюбопытствовал:

– Паша! А самый главный продукт охлаждается?

– Это какой же? – спросила Людмила.

– Водка, разумеется.

– О? Я слышала, что здесь сухой закон и с этим очень строго.

– В пределах городка не возбраняется потреблять спиртное в умеренных количествах. Но если попадетесь во хмелю, с вами поступят круче, чем с коренным джебрайцем.

– А как с ним поступают?

– Казнят, только и делов, – невозмутимо пояснил Уланов.

Людмила вздрогнула и взглянула на мужчин. В ее взгляде было тревожное недоверие.

– Что же тогда нашим грозит? – осторожно спросила она.

– Здесь дело хуже. Молча отправляют домой.

Людмила с облегчением рассмеялась.

– Разве это так страшно?

– Сюда приезжают деньги зарабатывать, – пожал плечами Уланов. – И горько лишиться такой возможности. Обидно, знаете ли. Вон, у Паши спросите, если не верите.

– А при чем тут Паша?

– Именно это ему и грозит. Не по причине пьянства, нет. Тут другое. У него родственников в Союзе не осталось.

– То есть как? Совсем?

– Совсем. А без этого за границей работать не положено. Убежать может.

– Куда?

– Ну, куда… В Америку, к империалистам. Ведь убежишь, Паша?

– Убегу, – буркнул Хомутов. – Как Бог свят, убегу.

– Видите, Люда, до чего человека доводит перспектива лишиться заработка. На все готов! – Уланов захохотал.

– А мне, знаете, здешняя жизнь как-то не кажется привлекательной, – призналась Людмила. – Жара, пыль, люди какие-то запуганные…

– Да, Фархад их здорово прижал, – кивнул Уланов. – Куда там казарма.

– А как иначе? – сказал Хомутов. – Ситуация напряженная, не исключены провокации.

Уланов коротко взглянул на друга, хотел было съязвить, но воздержался. Покосившись на Людмилу, он пробормотал:

– Нам-то что за дело. Всяк живет по-своему.

В нем ощущалось какое-то напряжение, и оттаял он лишь после того, как они прикончили первую бутылку. Хомутов включил телевизор. Шел какой-то тягучий концерт.

– А фильмы у них бывают? – поинтересовалась Людмила.

– Редко. В основном музыка да еще новости. Здесь всего одна программа.

– Убого живут, – вставил Уланов.

Он уже подсел поближе к Людмиле и пару раз будто невзначай попытался приобнять ее. Она не противилась, словно не замечая, но когда он в очередной раз положил ладонь на ее бедро, молча поднялась и пересела поближе к Хомутову. Уланов разочарованно ухмыльнулся, но обижаться не стал – впереди была ночь. Девушка ему нравилась, и он решил не задерживаться у Хомутова.

Когда багровое солнце стремительно свалилось за цепочку дальних гор, Уланов с озабоченным видом начал собираться, многозначительно поглядывая на Людмилу, которая его как бы и не замечала. Наконец, когда Уланов чересчур явно стал выражать нетерпение, она мягко проговорила:

– Вы ступайте домой, Дима, меня не надо провожать. Я Павлу помогу прибрать.

Уланов побагровел, метнул на Хомутова испепеляющий взгляд, но тот лишь пожал плечами: мол, что поделаешь, дама сама сделала выбор. Потоптавшись, Уланов двинулся к дверям, Хомутов нагнал его уже на лестнице. Нескладно как-то все получилось.

– И как это называется? – бурчал Уланов. – Свинством это называется.

– Пардон, Дима. Но я тут ни при чем.

– Ни при чем! Да что она строит из себя, шалава эта?

– Тише, услышат!

– А-а, к матери! – Уланов махнул рукой и зашагал прочь.

Когда Хомутов вернулся, Людмила сидела на прежнем месте, глядя в синеющее окно. Он потянулся было к выключателю, но Людмила сказала, не оборачиваясь:

– Не надо, Паша. Давайте немного посидим так…

Ее кожа была прохладной. Хомутов легко коснулся затылка Люды, скользнул ладонью к лопаткам. За окном уже светлело, верхушки гор отчетливо вырисовывались на сереющем небосклоне. Люда лежала с закрытыми глазами, но не спала – Хомутов чувствовал это по дыханию. Он хотел подняться, чтобы поставить чайник на плиту, но Люда быстрым движением обвила его руками, прижалась, по-прежнему не открывая глаз.

– Это правда, что тебя скоро в Союз отправят? – спросила она неожиданно. Вопрос прозвучал так, что Хомутов понял – она думала об этом все утро. Спросила – и открыла глаза, смотрела пристально.

– Зачем тебе? – ответил он вопросом на вопрос.

– Нет, скажи.

– Могут и отправить.

– Почему?

– Есть такое положение. Пока ты за бугром, надо, чтобы в Союзе оставался кто-то из родных. Жена, родители, еще лучше – дети. Якорь.

– Вроде заложников, да?

Хомутов пожал плечами и уставился в потолок.

– А у тебя теперь нет никого?

– Никого. Мать умерла в прошлом году. Я один.

– А… жена? – она на мгновение запнулась.

– Нет у меня никакой жены.

– Развелся?

– Мы и не были расписаны. Пришло время – разбежались, вот и все.

Люда судорожно вздохнула, и в этом вздохе была и прежняя ее жизнь, и все, что происходило с ней сейчас. Сюда, в Джебрай, согласилась, наверное, ехать в ту же секунду, как предложили. Всегда кажется, что прошлое можно оставить где-то далеко-далеко и начать все с начала. Если бы! Очутившись здесь, она, похоже, обнаружила, что ничто не ушло, только теперь она была в одиночестве и помощи ждать было неоткуда. Люда снова придвинулась к нему, прошептала:

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Лет пятнадцать назад жизнь в Джебрае была куда спокойнее, размереннее и, следовательно, комфортнее – так считал Александр Викторович Агафонов, бессменный посол СССР в этой стране. Монарх Джебрая, человек консервативных привычек и традиционных взглядов, правил страной, не вмешиваясь ни во что, и со стороны казалось, что все до единого джебрайцы живут в такой же полудреме, как и их правитель. Время здесь остановилось, и об этой захолустной державе, казалось, весь остальной мир забыл. Возможно, джебрайцы и удивились бы, обнаружив, насколько убога их жизнь по сравнению с другими, но телевидения в стране в те годы не было, а газеты, выходившие в столице Джебрая – Хедаре, оставались непрочитанными, потому что даже в столичном округе девяносто семь человек из ста не умели читать.