– Наверное, Юрка, мы поймали шпиона… – предположил Кравец, когда они вернулись в роту.

– Станет тебе шпион с «тэтэшкой» расхаживать! У шпионов небось «пушки» поновей будут…

– Ну, тогда это – матёрый бандит. Видел, какая рожа?

– Ну, рожа… Хотя, был бы он бандит, мы бы с тобой сейчас здесь не сидели… У него кулачищи, как у меня голова… – Захаров сделал страшное лицо и неожиданно предположил: – Я так скажу, Сань, если этот, в форме подполковника, – важная птица, нас к награде представят. К государственной!

– Ты загнул, к «государственной»… Считай, мы и так с тобой награждены: сутки возле Шурика пробыли и не на «губе»!

Мисячкин, и верно, за время дежурства к ним не придирался, а в конце наряда даже пообещал походатайствовать о поощрении. Слова своего, правда, не сдержал. Но происшествие в патруле запомнилось надолго. Оно ещё больше сблизило Кравца и Захарова. Не зря говорят, что испытания укрепляют дружбу.

Приключения, о которых мечталось в КВАПУ, начались сразу же – на курганском вокзале.

Поклажу выгрузили и по частям перетащили в зал ожидания. Шалов отправился за билетами. Поскольку воинской кассы на вокзале не было, процесс покупки обещал затянуться.

Кравец осмотрелся.

Зал был забит до отказа и поражал разнообразием пассажиров. Почтенные семейства: муж, жена, дети. Путешественники-одиночки, в основном мужчины средних лет или старушки с сетками, вязаными кошёлками и дерматиновыми сумками. Сновали туда-сюда какие-то тёмные личности. Милиционеры прохаживались с безразличным видом. Военных людей, кроме их караула, не было. Да и откуда им взяться, если во всём Кургане воинских организаций – только училище да военкомат…

У Кравца сами собой сложились строчки:

Дальше ничего не приходило на ум. Кравец хотел записать родившееся, но для этого надо было лезть в вещмешок за заветным блокнотом и авторучкой. На глазах Мэсела делать этого не хотелось – опять начнёт ехидничать.

Кравец снова оглядел людское скопище. Его внимание привлекла одна бродяжка. Таких зовут «синявками». Она уселась на цементный пол прямо напротив курсантов. Достала из сетки чекушку, заткнутую обрывком газеты, и алюминиевую миску, такую же, как в училищной столовой. Зубами вытащила затычку. Перелила содержимое «мерзавчика» в чашку и накрошила туда серого хлеба. Потом размешала спиртовую тюрю ложкой и неторопливо принялась хлебать, поводя вокруг мутными глазами, причмокивая и громко икая.

Кравца передёрнуло: «Откуда берутся такие? Неужели и эта старуха – тоже советский народ?..» Он испугался собственной крамолы и постарался найти какое-то внятное объяснение увиденному: «Может, она и есть один из тех буржуазных пережитков, о которых нам говорили на научном коммунизме?.. Пережитки эти не изжиты, с ними надо бороться!» Его осенило: «Наверное, у неё родители были пьяницы… И не нашлось рядом настоящего человека, который помог бы отыскать правильную дорогу в жизни… Для того и нужны коммунисты, чтобы помогать таким, как она… Но как помогать? Дать ей денег? Так она потратит их на новую бутылку… Да и не видно что-то желающих помочь… Хотя, наверное, среди тех, кто в зале, есть и коммунисты, и комсомольцы… Мы, например… Да, как-то трудно представить себя в роли спасителя этой грязной, вонючей… Язык не поворачивается сказать – женщины…»

Кравец почувствовал, что его замутило.

– Я ненадолго… – сказал он Захарову, передал ему автомат и вышел из зала.

Туалет размещался в подвале. Туда вели плохо освещенные ступени. «Как будто в наш подвал…»

Кравец рос у матери-инвалида один, без отца. С семи лет на нём была заготовка дров. У них в квартире стоял титан, который топился два раза в неделю. Для него и требовались дрова.

Подвал в доме пользовался дурной славой. Там постоянно околачивались пьяные мужики и хулиганы-подростки. Каждый поход требовал от Кравца изрядного мужества. Однажды его сильно напугал бродяга, внезапно вышедший из неосвещённого угла. Он широко расставил руки, словно хотел его схватить. Кравец увернулся и убежал. После этого случая он ходил в подвал с топором на изготовку.

Вот и сейчас Кравец невольно нащупал на боку штык-нож в пластмассовых ножнах.

Едва он открыл дверь туалета, как услышал крик:

– За-ре-за-ли! Ка-ра-ул!

Мимо него по лестнице наверх метнулся мрачный тип.

Кравец растерялся: бежать следом или посмотреть, что случилось в туалете?

Очередной крик заставил его шагнуть в туалет.

Там он увидел плюгавенького мужика, присевшего у стены с писсуарами. Мужик был без пальто. Двумя руками в синих наколках он зажимал бок. По его замызганной рубахе расползалось багряное пятно.

– Кюрсантик, родимай! – просипел он. – Подь сюда…

Кравец опасливо приблизился. Мужичок разжал руки и обнажил резаную рану, из которой толчками выхлёстывала кровь. Кравец невольно попятился.

Мужик взмолился:

– Кюрсантик, постой! Уважь, посци на рану…

– Зач-чем?

– Чтоб за-ра-же-ния не бы-ло!

– Нет-нет, я не могу… Вы подождите, я сейчас… Я доктора… – Кравец бросился к выходу.

– Не надо док-то-ра! – взвыл раненый.

Но Кравец уже бежал наверх, перескакивая через ступени.

Когда он с фельдшером из медпункта и дежурным милиционером вернулся в туалет, там уже никого не было. Только тёмная лужа в углу говорила, что резаный мужик ему не привиделся.

– Шпана вокзальная разборки устраивает, – констатировал старшина. – Ну, что, будем составлять протокол или ты ничего не видел?

– Мне некогда составлять протокол, я в карауле…

– Ну, веди к своему начальнику!

Шалов уже рвал и метал:

– Где тебя носит, Кравец? Мы же на поезд опоздаем… Что он натворил, товарищ старшина?

– Не натворил, но является свидетелем преступления…

– Свидетелем… У нас поезд отправляется через десять минут да ещё куча вещей!

– Да я и не настаиваю, – старшине самому, как видно, не хотелось «вешать» на своё дежурство «палку» – трудно раскрываемое преступление. – Как твой подчинённый скажет…

– Ну, что, Кравец, говори… – Шалов всем видом показывал, что альтернативы нет.

– Можно мы не станем составлять протокол? – Кравец был противен самому себе.

– Ладно, валяйте! Счастливого караула! – козырнул старшина.

– Тебя, Кравец, ни на минуту нельзя оставить! Вечно ты во что-то влипаешь! – сказал Шалов. – Бери вещмешок и живо на платформу!

– А куда мы едем, товарищ сержант? – До последнего момента адресом их командировки был некий «почтовый ящик» с четырехзначным номером. Но что это за «ящик» и где он располагается, Шалов важно называл «военной тайной». Он и сейчас продолжил гнуть своё:

– Много будешь знать – скоро состаришься.

Но шила-то в мешке не утаишь.

– Груз будем получать в Копейске, – шепнул Кравцу Захаров. – Я видел в билете у Шалова… Это же рядом с твоим домом!

– Чего же он нам не говорит?

– Боится, чтобы ты в самоволку не рванул!

От Копейска до Колгино и в самом деле было всего пятнадцать километров! На душе у Кравца посветлело. Забрезжила надежда – вдруг удастся оказаться дома хотя бы на минуту!

В поезде Шалов неожиданно сделался благодушным:

– Мы все – теперь одна команда. Надо держаться друг друга: вы за меня, а я за вас!

«За такого подержишься…» – переглянулись Кравец и Захаров. Только Мэсел поддакнул комоду:

– Так точно, товарищ сержант. Можете на нас рассчитывать!

«Кого же он мне напоминает? – подумал Кравец. – Ах да! Шакала из мультфильма о Маугли… Что ж, хотя мы и одна команда, но, вопреки тому же мультику, кровь у нас разная…»

До номерного завода добрались, когда уже надвинулись сумерки. Разместив курсантов и багаж в комнате для охраны, Шалов пошёл в заводоуправление.