Проходя мимо дома Тушнолобовых, он увидел, что девушка стоит в окне и смотрит на него с пристальностью оторопевшего, уединенно взбаламутившего свою чувственность человека. В ответ Север, с мелко закравшейся дрожью сердца, отворил калитку и робко пошел к окну, но Даша, продернув на потемневшем лице какую-то быструю судорогу, знаком велела ему пройти в дом. Она уже стояла посреди длинной узкой комнаты своего сумрачного деревянного дома, неподвижная в темном тумане, сгустившемся вокруг ее крепко сбитой фигуры, со сдвинутыми над переносицей бровями. Север увидел, как она словно в медленном сне, задумчиво поднесла руки к вискам и стала их тереть, будто бы мучаясь тяжкой головной болью. К нему приблизился большой черный кот, сотканный для богатырской сказки, потерся о его ноги и завладел его вниманием. Север сладко обнял животное, посадив его на свои колени, и поцеловал в покатый лоб, мурлыча:

- Какой тут дивный кот! Как все удивительно, когда его берешь в руки!

Дашу мучили ее размышления, делавшие боли в ее висках. Она сказала, предполагая с некоторым сладострастием обсудить создавшееся положение:

- Я знаю, что тебе наплел Павлик. Не знаю, как к этому относиться. Не возьму в толк. А ты тогда действительно был такой необыкновенный! Но, согласись, надо еще в этом разобраться. Ну, полюбил эту землю, городишко наш, окрылился, и глаза у тебя заблестели... ну и что? Дальше-то что? Какая в этом необыкновенность? Вот только глаза у тебя в самом деле необыкновенные. За такие тебя любая полюбит.

Север как будто не слушал. Громадный в сказке внезапно обуявшей его любви, он как опрокинувшийся гигант валялся с котом на диване, то отбиваясь, когда животное, чересчур взыграв, выпускало когти и кусало его за пальцы, то прижимая к груди это теплое нежное тельце.

- Что ты заладила - обыкновенное, необыкновенное? - смеялся Север между делом. - Ничего серьезного во мне, я бы сказал, не сквозило, а что ты разглядела, так это немножко наподобие того, когда желаемое выдают или принимают за действительное.

- Хорошо, пусть тогда ничего особенного не случилось. А сейчас? Что у тебя, как ты живешь? Отцепись, ради Бога, от кота, поговори со мной.

Север встал, оставив кота в недоумении, и приблизился к девушке.

- Я хочу сказать, что у меня-то как раз были тогда большие потрясения, вот только они тебя не касались, и ничего ты заметить не могла... Я тогда говорил с одной старушкой и вдруг не увидел церкви, а она с того места должна быть видна. Это очень тяжело, это адская фантастика и бред, я почувствовал, что вроде как... ну, оставлен Богом, что ли... Потом я ее увидел, и это, может быть, фокус, чудо или обман зрения, кто знает, но это, может быть, как-то связано еще и с тем, что церковь бывает видимая и мы все ее хорошо знаем, а есть и невидимая. Церковь-то вы видели, Павлик возле нее крутился и все уши тебе прожужжал, а ты еще спрашивала, что там за рожи. Ты была вся такая языческая и вообще кровь с молоком, не то что монашенки в переулках, в своих монастырях... А невидимая церковь, это Китеж, например, или та, что на небе.

- Меня подобные вещи нисколько не интересуют, - небрежно махнула рукой Даша.

- Пропадала церквушка из виду - и Бог меня оставлял, а появлялась снова - такое умиление меня охватывало, что не выразить и словами. Такие вот дела, Даша. Меня бесы поставили в тупик, то крича, что есть Бог, то крича, что нет его. Как быть? - упорно рисовал Север свои картины.

- И как ты решил? Что ты будешь делать?

- Знаешь, я не могу из-за этого кота... он ведь просто невозможный... - сказал Север с сожалением, глядя на животное, которое снова терлось о его брюки. - Он сводит меня с ума. Какая красота! Я в умоисступлении. Я люблю красивое, но чтоб оно было одушевлено, было с душой, вот как этот прохвост.

Даша, глядя, как ее гость валяется с котом по полу, смеялась:

- А мой муж тебе и этих забав не разрешил бы, не дал бы тронуть даже этого кота, не то что меня!

И сама его трогала ногой, как бы заодно с ним играя с котом.

- Они кричат о Боге, то нет его, то есть он, это если их послушать, возбужденно объяснял Север, - а кот этот третий в нашей компании, и от него я слышу о природе, не о Боге, о страсти, но не о дьяволе, конечно. Он безгрешен. И я хочу быть таким.

- А у тебя много грехов?

- Все метят в святые. И мне трудно, потому что это такая обстановка, когда все вокруг вдруг становятся исполинами, все так и пышут благородством и я вынужден спрашивать себя, на что же я-то гожусь... Я был всегда дураком в общении с другими и наследил, да, имеются такие следы, Даша, что не знаю теперь, как и отмыть. Мне этот случай с церковью прямо указал, что надо идти к попам, надо идти в храм, искать возможности покаяться. Но я не пошел. Сейчас я подумал, что непременно надо было пойти, но ведь в действительности не пошел бы и сейчас. А каждое утро, как услышу колокольный звон, словно начинаю куда-то собираться... куда же? Понятное дело, в монастырь, мне там и девчоночка одна приглянулась, маленькая монашка, какая-то послушница... Она умеет все разъяснить. Ей бы я рассказал всю правду о себе.

- Скажи мне, - прямолинейно усмехнулась Дарья.

Север уже стоял перед ней и твердо смотрел ей в глаза своим неотразимым взглядом. Дрожь начиналась в коленках Дарьи, и она вздрагивала грудью, словно толкая близкого Севера. Кот запищал под ее каблуком.

- Я женам изменял, - сказал Север с угрюмой серьезностью.

- Ты же некрасивый, кто на тебя мог позариться?

- А мало ли некрасивых?

- Я не хочу даже думать о всяких страшных, уродливых женщинах, о всяких там невзрачных и поблекших.

- Я лгал налево и направо, - сказал Север, - суетился, как пес возле собственной блевотины. Ну, видишь ли, это не обязательно рассказывать в подробностях, и можно просто определять как бы уже готовыми словами: суетился, лгал, в общем, жил в земном прахе, так это называется. Я достиг уже возраста, когда очень даже понятно, что стоит за определенными словами, вот за такими словами о суете, о прахе земном. Скажу больше, я достиг состояния, в котором мне тошно от одного уже только, если я услышу эти слова, потому что я знаю, до чего они ко мне относятся. Вот и чувствуешь себя ничтожеством перед небом, перед Богом. А покаяние... с этим не получается, не выходит. Нельзя без него, нельзя без молитвы, в них спасение, а не выходит.

- Как же тебя спасет невидимая церковь, если не спасает видимая? Для чего тебе было на нее указано?

В задумчивости Север вышел от Дарьи; на пороге он суматошно споткнулся, так ярко сверкала в его сознании язвительная усмешка девушки и сбивала его с толку. Даша догнала своего творящего некую притчу гостя на крыльце, сердито шелестя, шурша, как змея:

- Убегаешь!

- Еще молоко на губах не обсохло, а туда же, искушать! - резко подосадовал Север. - Ты ничего не поняла в моем разговоре. Я говорил о высоком. У меня от кота помутилось в голове, ум зашел за разум, но к тебе это не имеет никакого отношения. Я бы с котом ушел.

- Бери! - крикнула девушка.

Север посмотрел, как кот сидит на подоконнике и умиротворенно лижет лапку.

- Он со мной, пожалуй, соскучится. У меня мяса нет, я на растительной пище... и вообще, там одно бесовство, в моем домике. Может, и существует Китеж, но я сам скорее стану невидимым, растворюсь в воздухе, рассеюсь и исчезну, чем доберусь до него. Тебе этого не понять. Девка, ты держись за мужа. Между прочим, мы с ним практически одни и те же книжки читаем, только у него внутри складывается цельная личность, и он свою жизнь строит ладно, а у меня одни шатания и разброд, у меня сплошь сомнения, и моя жизнь полна недоразумений. Я невидим!

- Одежды, однако, на тебе вижу, - сухо заметила Даша.

Север шел домой, тонко смеясь и покручивая как бы вставшие торчком усы. Ему казалось, что он обошелся с Дарьей именно так, как следует человеку, заботящемуся о соблюдении своей нравственной чистоты в отношении чужой жены. Дома он лег на кровать, прямо под тяжесть дум о бытии. Сразу налилась свинцом голова, и из нее словно готовились выскочить наружу какие-то ржавые пружины, выметнуться тошным взрывом пыль и труха. В эту минуту Север перестал мыслить себя художником. Он сознавал, что некие основы, некие важные опоры выбыли из-под него таким образом, что от них не осталось и следа, как если бы они никогда не существовали, и в образовавшемся черном провале даже ясная свежесть общения с прекрасной девушкой не рисовала никаких перспектив и не возбуждала никаких желаний. И так было оттого, что, затачиваясь перед ней будто бы разящим орудием праведности, он только баловал и скидывался химерой, вовсе не имея той нравственной чистоты, о который горделиво думал, возвращаясь домой. Он не очистил душу, прежде чем пойти к Дарье и заняться ее котом. Он мог бы исправить это сейчас, но знал, что в действительности и пальцем не шевельнет, чтобы что-то исправить.