Лишь единожды перед выходом на полигон, находившийся в выжженной солнцем пустынной саванне, выдали нам солнцезащитные очки. На картонной серенькой упаковке коричневой краской была нарисована девушка, сидящая под пальмой у моря. Под корявым изображением красовалась - такая же коричневая - надпись: "Анапа". "Брехня! - громким голосом выругался я, указывая ребятам на пальму. - От моего дома до Черного моря меньше четырехсот верст, в Анапе пальмы не растут!". Надел стеклянные очки и, выругавшись совсем уж по-взрослому, отшвырнул скомканную хлипкую упаковку в сторону.

На полигоне занимались подготовкой к боевым действиям. Пристреливали оружие, отрабатывали технику ведения боя на местности. В полном обмундировании - это когда на голове каска, на плечах бронежилет с автоматом, за спиной рюкзак. На солдатском ремне - подсумок с четырьмя магазинами, штык-ножи, фляжка с водой. В такой упаковке мы грузились в вертолёт. Долетев до ближайшей сопки, вертушка зависала в полутора-двух метрах над землёй. Бойцы отрабатывали прыжок-приземление и выбор огневой позиции.

Постепенно, день ото дня, приходилось привыкать к новой реальности. Внимательно смотреть, куда ставишь ногу. К посторонним подозрительным предметам не прикасаться. Свыкнуться с мыслью, что в любую секунду может раздаться взрыв или выстрел. Не ждать опасности, пребывая в нервным напряжении и постоянной боевой готовности, а научится жить с этим.

Занятия старались провести до или после полуденной жары. Летом в Афганистане всё пылает жаром, как раскалённая печка. Говорят, что в пустыне можно сварить яйца, закопав их в песок. В долине Кундуза их можно сварить, усевшись на раскалённую броню.

Голубое красивое небо не препятствовало светиле властвовать над землёй. Петляя между сопок, два бронетранспортёра с автоматчиками, вырвавшись на ровную поверхность чужой земли, прибавили скорость. Боевые пятнистые машины, сливаясь с местностью и сохраняя дистанцию, двигались след в след.

Причина удаления от лагеря была обычной. После завтрака комроты подыскивал место для стрельбища (вероятно, считал, чем дальше от штаба, тем легче живётся.) Выжженная саванна лежала, словно чистый лист бумаги. На горизонте зеркальной дрожащей кляксой блестел завораживающий мираж. Редкая, давно высохшая трава трухой оседала на землю.

"Поле, русское поле!", - вглядываясь в дышащую жаром прокаленную бескрайнюю пустыню, проговорил я себе. - Где же ты, русское поле?! Весной - густо пахнущее диким разноцветьем. Свободно гуляющий по бесконечным твоим просторам ветер, напитавшись степным ароматом, с легким шелестом раскачивая густую сочную траву, унесётся за луговой горизонт. В высоком голубом небе звенящий незримой точкой, доступной лишь слуху, повиснет над твоими родными просторами жаворонок. Осенью, словно прожившее еще одну жизнь, русское поле украсит себя ковыльной проседью...".

Бесспорно, ты красива, земля Афганистана. Откуда нам было знать тогда, что мы навсегда заболеем тобой, и эта война есть наивысшая точка кипения всей нашей жизни? Многие, вернувшись в Союз, будут гореть в воспоминаниях, покуда не сожгут себя дотла. А кто сможет вырваться из пепла прошлого, не проживёт и дня без мысленного возвращения сюда, чтобы вспомнить, и чаще по-доброму, землю Афганскую. Но сейчас, забыв обо всем, я смотрел вдаль и размышлял: "Как же тебя далеко занесло, Слава, словно на другой край Земли. И когда я смогу сказать: "Здравствуй, русское поле!", раскинув руки, упав в душистый чабрец, слившись с землей, раствориться в сладком мирном сне? Когда смогу увидеть тебя, русское поле, вновь? И увижу ли?".

Словно почувствовав чей-то взгляд, придерживая каску рукой, всмотрелся вверх. Высоко в небе, распластавшись на восходящих потоках горячего воздуха, кружил горделивый "смотритель пустыни" - гриф-стервятник.

Капитан лет сорока, сидевший рядом на броне, указав рукой, бросил: "Видишь след спаренных колёс? Это духовский". Я оглянулся, наш след был другим.

На пути показалась одинокая глинобитная хижина. Небольшая квадратная постройка с плоской крышей, без окон, с зияющим дверным проёмом. По всей вероятности, служила она пристанищем для кочующих пастухов. Мы приостановились, издали присматриваясь к объекту. После освежающего ветерка, едва машины остановились, вновь навалилась жарища. В металлической телогрейке, да такой же шапке и высоких зашнурованных ботинках в это время дня было мягко сказать - неуютно. Предупредительные выстрелы в стену спугнули скрывавшихся от солнца и посторонних глаз огромных полутораметровых серых варанов. Выскочив из укрытия, задрав антеннами мощные хвосты, сладкая парочка, широко расставив когтистые лапы, спасалась бегством.

"Ни фига себе сухопутные крокодильчики! - не сдержался я. - По сравнению с нашими советскими ящерками эти - ни дать ни взять драконы!".

Все спешились, было решено здесь пристреливать оружие. Лёжа на бронежилетах, крутили мушки, палили в глиняную стену. Командир проверял стволы на меткость.

Управившись, оседлали бронетранспортёры и поднялись на сопку. Выставив часового, стали убивать время. Кто-то, изнывая от жары, искал тени возле машин, кто-то чистил автоматы.

Большинство делало это без принуждения, осознавая, что автомат теперь как братишка родной. (Ты можешь уши не помыть, но автомат почистить ты обязан!).

Сильна наша страна в военной промышленности. Уж что-что, а оружие делать мы умеем. Примеров тому масса.

Однажды небольшая колонна протискивалась по узкой дороге сквозь "зелёнку" кишлака. Как всегда, пыль, жара и нервы натянулись, как струны. Наша бронемашина остановилась над речушкой на хлипком мосту. Тарас, водитель-механик, поднимаясь из люка, слегка ударился головой о ствол ручного пулемёта. Сругнувшись, дал ему сдачи. Пулемёт, скатившись по броне, ненадолго задержался на краю моста и нырнул в воду. И тут началось.

Пулемётчик кричал, что он в воду не полезет. Водитель огрызался из чрева машины...

Я с завистью смотрел на утопленника, лежащего в холодной прозрачной искристой воде. Он замер с детской непосредственностью на левом боку, упершись в чистые камни. У меня же под каской и броником - разводы высохшей соли. Скандалисты притихли, солнцепёк мешал разговору. Головная машина, выдохнув облаком сизого дыма, тронулась вперёд. Роман, командир взвода, сидевший, опустив левую ногу в открытый люк, а правую свесив с борта, нахмурившись, коротко бросил напыженному пулемётчику: "Офонарел!". Подчиняясь приказу, бормоча нецензурщину, тот скользнул по броне и спрыгнул по колено в воду. Вернувшись на место, передёрнул затвор и выпустил короткую очередь в землю. Осечек не было.

Часовой, находившийся на броне возле башни, забил тревогу. В его обязанности входило следить не только за местностью, но и, надев шлемофон, за эфиром. В любой момент наши могли вызвать на связь. Было видно, что часового обеспокоил эфир. Возбуждённым голосом сообщил, что случайно отыскал чужую волну. Всё понятненько, я тоже пару раз грешил этим. Крутил бортовую рацию, уж очень хотелось послушать музычку. Советскую навряд ли, на худой конец, хотя бы местную.

Часовой, видимо, тоже решил развлечься, за что позже получит нахлобучку. В эфире вместо музыки он нарвался на разговор двух голосов на дари, местном наречии. Санинструктор-узбек по кличке Пинцет, немного понимающий язык, надел шлемофон. Возвышаясь над нами, словно с трибуны, отрешённо вещал: "Они называют цифры квадрата, в котором находятся. Ждут денег и просят привезти побольше водки".

"О, как! - горделиво подумал я. - Даже здесь пристрастились к нашему национальному напитку!".

Прищурившись от яркого света, комроты внимательно осмотрел застывшие в обманчивой тишине сопки. На мгновенье задумался и спокойным голосом скомандовал: "Уходим". Боевые машины с бортовыми номерами 301 и 302, в поднимающихся от раскалённой жёлтой земли волнах жара, по своим следам возвращались обратно.