Вечно недовольный сержант злорадным голосом кричал: "Выше ножку, чётче шаг. Раз-два, раз-два, спинку ровнее, задницу не отклячивать. Песню запевай!". Когда же весь взвод должен был подхватывать припев, каждый думал: "Пусть дураки поют", и в итоге был слышен лишь невнятный урчащий гул. Звучала команда: "Отставить, раз-два, запевай!". И все продолжалось до тех пор, покуда под чёткий шаг не полетит патриотическая песня по всей округе.

Отважный голос из строя спрашивал: "Товарищ сержант, а можно?..". Но, не дождавшись вопроса, командир важным, прямо-таки генеральским голосом, наслаждаясь собой, отвечал: "Можно Машку за ляжку, а в армии - разрешите". И всем сразу было понятно, что никаких "разрешите" не будет.

Ложился спать я с уже осипшим голосом, но так как отсутствием аппетита и сна никогда не страдал, то утром вновь запевал. И в такт строевой песне долбил-крушил взвод каблуками асфальт, добиваясь единства в шаге и монолитности в строе. Я мог бы и здесь дать жару, высекая искры победитовыми подковами о мраморный пол, как гром среди ясного неба, на всю пустынную таможню пропеть: "Красная гвоздика - наш цветок!". Но эти серьёзные ребята вновь шутки не оценят. Не поймут служивые, что в экстремальных условиях вовремя брошенная прибаутка служит прекрасной целительной пилюлей. Где анекдот траванёшь, где - комедию сваляешь, смотришь, и жить стало легче.

"Ну и ладненько", - состряпав лицо, не обременённое интеллектом, переминаясь с ноги на ногу, стал терпеливо ждать.

Таможенники посовещались между собой, и один из них сказал: "Проходи, шутник".

Торопливо собирая своё нехитрое имущество, пытался поднять себе настроение. Думал о том, что схрон с валютой сыщики так и не нашли.

Выйдя на свет божий, сразу забыл о произошедшем.

"Ого, широка страна моя родная! - упираясь в ярко-голубое небо, возникший перед моим взором аэродром уходил до самого горизонта. - Но куда же двигаться дальше? Это вам не гражданская авиация, когда на руках посадочный билет с местом, а пассажиров прямо к трапу подвозит автобус. Тут даже спросить не у кого...".

Справа, сверкая металлом, погрузившись в дремоту, стояло несколько штурмовиков. Слева возле сказочных размеров крылатой машины колдовали бортинженеры. Самолёт ждал своего полёта с открытой пастью. Если быть точным, то трап находился под хвостом. Прикинув, что нескольким десяткам бойцов больше спрятаться негде, я прямиком направился к нему. Изнутри тяжеловоз выглядел так же внушительно, он с лёгкостью мог вобрать в себя бронемашину, а, возможно, и не одну. Однако комфортабельных мягких кресел с подголовниками здесь не было. По центру, сложенные друг на друга, стояли выкрашенные в зелёный цвет большие деревянные ящики. (Вот он, парадокс, не постижимый для разума. Ящики для оружия и боеприпасов, а также оградительные заборы мы делаем из чистого дерева, а мебель для всенародного пользования - из отходов, склеенных опилок).

Люди расположились справа и слева, спиной к бортам самолёта. Все сидели на пластиковых овальной формы сиденьях. Такие, анатомической формы, поджопники раньше встречались мне на каруселях в парках культуры и отдыха.

Протискиваться в глубь салона не захотелось, как говорится: "Опоздавшим - кости". По левому борту, из трёх отдельно стоящих мест, одно, последнее, наверняка, как всегда, было моё. Сидевшая с краю молодая девушка в светло- зелёных брюках и в голубой блузке с коротким рукавом в этой обстановке выглядела, как брошь на потёртой шинели.

"Надо поинтересоваться у белокурой попутчицы, - подумал я, приближаясь, - который сейчас час ? Или лучше - где здесь находится библиотека? А затем спросить разрешения присесть рядом. - Осуществляя задуманное, одновременно боковым зрением сканировал сидящего слева от девушки прапорщика. - Скорее всего, он ей не муж".

Вновь на пути встретились две противоположности. Сияющие молодостью женские глаза и скользящий, не фокусирующийся взгляд слегка подвыпившего служивого с лицом цвета буряка, какие росли у нас на колхозном огороде. Вероятно, прапорщик летел в Афганистан либо в первый, либо в последний раз.

Задвинув каблуком сапога вещмешок под сиденье и уложив снятую фуражку на колени, сделав глубокий вдох и бесшумно выдохнув, слегка расслабился. "Хорошо сидим", - мысленно проговорил я себе.

Вскоре трап поднялся, турбины начали набирать обороты, и мы, легко оторвавшись от земли, плавно пошли ввысь. За стеклом пики горного хребта постепенно уступали место сизым облакам. Затем и они легли под крыло, вытянувшись до горизонта причудливо хаотичной плоскостью. Неописуемой красоты бездонное небо, которое можно увидеть лишь взлетев за облака, заливало салон самолёта холодным голубоватым светом. Немногочисленные пассажиры постепенно стихли.

Девушка, повернувшись, спросила: "Вы впервые в Афганистан?".

"Да", - мягко улыбнувшись, ответил я.

"Поздравляю, можете считать себя воином-интернационалистом", - улыбнувшись в ответ, сказала она. "Афганистан. Интернационалист", - эти слова запустили во мне давно ожидавший этого момента механизм. Словно начался ледоход.

Ровно год назад, девятого мая, в День Победы, разместив на ступеньках училищного общежития аппаратуру вокально-инструментального ансамбля, в ожидании начала мы расположились неподалеку, на лавочках, в тени ветвистых акаций. Нам предстояло прогреметь патриотической песней на всю округу, да так, чтобы колхоз "Путь Ленина" не сбивался со своего светлого пути.

Чуть поодаль, торопливо-бодрым шагом, шёл мужчина. Весенний ветерок слегка потрёпывал на нём расстёгнутый тёмный пиджак, на котором, покачиваясь, висели три медали, четвёртую он сжимал в левой руке. Было видно, что ветеран опаздывал на праздничное мероприятие, чем был сильно раздражён. Увидев нас, остановился и резким тоном бросил: "Иди сюда!". Я оказался к нему ближе всех, поэтому слова были адресованы в большей степени ко мне. (Вот так всегда. Если конфликт или драка, то по неизвестной причине выберут именно меня. Это подметили даже друзья. Бывало, вечером прогуливаешься с толпой ребят и случайно встретишь пьяного задиристого мужика, так он, как бык на красную тряпку, сразу буром ко мне. Порой даже слова не успеваешь сказать, приходится тем же кулачным способом отстаивать свою невиновность).

Конфликта с ветераном можно было избежать, но, с одной стороны, горделивая молодость, а с другой - устойчивое мнение, что современная молодёжь и коровьей лепёшки не стоит.

"Что вы хотите?", - не вставая с лавочки, спросил я, так и не дождавшись ни "здравствуй", ни "пожалуйста".

"Я сказал, иди сюда".

А я продолжал сидеть.

Молниеотвод был найден, и мужчина выплеснул уже слышанное нами не раз: "Ты, сопля, да мы на фронте за вас кровь проливали!". И т. д., и т. п.

Сидевший рядом со мной клавишник Саня встал и пристегнул на указанное место медаль.

А я сидел, подавшись вперёд, словно сжатая пружина, упершись локтями в колени и сцепив пальцы в замок. Опустив голову, рассматривал бежевые туфли и не видел их. Меньше всего сейчас хотелось стоять у микрофона с гитарой. Тёплый майский ветерок, словно почуяв беду, игрался тонкой полоской чёрного галстука, пытаясь отвлечь от крепнувшей мысли, и я дал себе слово узнать войну изнутри.

Вскоре пришла повестка в армию. В учебке написал рапорт - добровольцем в Афганистан.

Пройдёт время, в похоронный набор накапает не один десяток юбилейных медалек, но никогда с моих уст не прозвучат слова, унижающие молодость.

Герои были и будут всегда.

Пол под ногами накренился, самолёт, заваливаясь на левое крыло, с нарастающим турбинным гулом пошёл на снижение. Вдруг мелькнула тёмно-синим пятном фуражка, скользнув на пол по вытянутым ногам прапорщика, став на ребро и словно передразнивая своего хмельного хозяина, слегка покачиваясь, покатилась по узкому проходу в носовую часть корабля. Быстро догнав её, я взглянул на беззаботно спящего служивого с красным лицом. Коротко стриженная голова, бессистемно раскачиваясь, клонилась в сторону соседки. Девушка аккуратно, старательными движениями ладони отталкивала голову от себя, тщетно пытаясь закрепить на положенном месте. Положив фуражку на ящики, я занял своё сиденье.