Он считал, что Ставрос выше его понимания. Дункан видел в нем качества, которые уважал – мужество, например. Стэн подумал, что именно мужеству Ставрос в большей степени обязан тем, что ему поручили такую сложную и небезопасную миссию, да еще в таком возрасте. Здесь требовался именно такой человек, как он: старый дипломат, который помимо выполнения своих обязанностей губернатора новых территорий будет внушать уважение соседям-регулам своим возрастом. Ставрос вернулся из отставки, чтобы принять это назначение. Однако физической силой он не отличался. Ставрос, как Дункан узнал из единственного доверительного разговора со стариком еще до посадки на корабль, родился на Килуве, где в прошлом разыгралось одно из сражений войны. Это кое-что объясняло. Килува была отдаленной колонией, долгое время предоставленной самой себе. Там развилось любопытное философское учение, благодаря которому килуванцы отличались эксцентричностью поведения и манер. В течение многих лет после падения Килувы Ставрос служил в Ксенологическом Бюро и затем ушел преподавать в университет. У него были дети, а в войне за Элаг-Хэйвен он потерял внука. И если Ставрос ненавидел регулов за Килуву или за смерть внука, он никогда не показывал этого. Он вообще был довольно бесстрастным человеком; казалось, его интересуют только регулы.
Ставрос был само спокойствие и непроницаемость, но за этим покоем таилась бездна.
Светлые глаза старика сверкнули:
– Доброе утро, Дункан, – сказал он и снова вернулся к своим занятиям. – Садись, – добавил он, – и подожди.
Разочарованный Дункан сел и стал ждать. Ему ничего другого не оставалось. Скоро он сойдет с ума от этой гнетущей тишины и бездеятельности. Он смотрел на Ставроса, уже в сотый раз удивляясь, зачем старику понадобилось изучать язык регулов, на который он тратил столько времени. Ведь регулы довольно хорошо изъяснялись на универсальном базовом. Но Ставрос далеко продвинулся за время путешествия и теперь мог сам слушать ленты с записями речей регулов, только изредка бросая взгляд на письменный перевод – это все была пропаганда регулов, восхваления древнейшей планеты-прародительницы, Нурага, и исключительных достоинств командира корабля. Дункану все это – за исключением некоторых деталей конструкции корабля – казалось весьма скучным.
Но Ставрос на этом учился и стал достаточно сведущ в обычаях регулов. Быстрота, с которой он постигал неизвестный язык и вникал в душу незнакомой цивилизации, изумляла Дункана. Ставрос уже мог понимать эту жуткую сумятицу звуков, которая для Дункана продолжала оставаться всего лишь невообразимой бессмысленной какофонией.
Этот человек – ученый, интеллигент, у которого были дети, внуки, правнуки – оставил все знакомое, человеческое, все, чем занимался за свою долгую жизнь, и вместе с врагами пустился в длительное путешествие в неизвестность. Хотя пост губернатора довольно высок, трудности и неудобства, которые ждали впереди Ставроса, были огромны. Дункан не знал, сколько старику лет, а слухи, которые ходили о Ставросе на Хэйвене, были мало похожи на правду. Но Дункану было известно, что один из правнуков Ставроса вступил в армию.
Достигни Дункан некоторой доверительности отношений со Ставросом, он спросил бы старика, почему тот принял это назначение. Но сейчас он не осмеливался задать этот вопрос. Правда, Дункана все время подмывало поговорить со стариком о трудностях долгого путешествия, о странных вещах, окружающих их, о том, что их ждет впереди. Но старик терпеливо занимался своими делами и казался выше всего окружающего.
Дункан знал: и как компаньон, и как помощник для Ставроса он – приобретение небольшое; он был всего лишь необходимой уступкой этикету регулов. Ставрос спокойно мог бы обойтись без него, во всяком случае, судя по тем заданиям, которые Дункан выполнял сейчас. Дункана выбрали для этой поездки после беседы с шестью офицерами планетарной разведки Хэйвена, и он сам не знал, почему выбор пал на него. Было признано, что у него нет необходимой квалификации для такой работы, на что Ставрос тут же ответил, что ему всего лишь придется выполнять распоряжения.
– Ты едешь добровольно? – спросил он с таким видом, словно считал Дункана немного спятившим.
– Нет, сэр, – он сказал правду. – Комиссия беседовала почти со всеми молодыми офицерами, и вот я здесь.
Ставрос поинтересовался, есть ли у него права пилота.
– Да, – ответил Стэн.
– Ты ненавидишь регулов? – спросил Ставрос.
– Нет, – просто ответил он, и это было правдой. Он не любил их, но ненавистью это назвать было нельзя; шла война, вот и все. И Ставрос снова перечитал личное дело Дункана и одобрил его кандидатуру.
Тогда Дункану казалось, что ему невероятно повезло. Прямо с войны, где жизнь все время висела на волоске и где он практически достиг своего служебного потолка – на легкую дипломатическую работу, с гарантированным возвращением домой и пенсией через пять лет службы, пенсией, размер которой в три раза превышает пенсию, о которой только может мечтать простой офицер планетарной разведки. И самое главное, что вызывало наибольший интерес у Дункана – должность в новом колониальном директорате, находящемся под управлением Ставроса, богатство и высокое положение в развивающемся мире: за такое любой человек мог убить или отдать жизнь. И всего-то нужно было терпеть некоторое время общество регулов и хорошей службой добиться благоволения Ставроса. Для этого у него было пять лет, и он намеревался сделать это.
Он не очень боялся, когда ступал на борт корабля регулов. Он прочитал все, что было известно о них, знал, что они неспособны на боевые действия, не жестоки, совершенно безвредная раса. За них воевали воины мри, они же провоцировали конфликты. И, наконец, регулы отозвали мри с театра военных действий и взяли все под твердый контроль. На планете-праматери регулов к власти пришла партия пацифистов. Их сторонники управляли кораблем, на котором летели Ставрос и Дункан, и тем миром, куда они направлялись.
Но за время этого долгого медленного путешествия Дункан познакомился с неведомым ему прежде страхом – постоянным гнетущим напряжением. И он начал понимать, почему в помощники Ставросу назначили офицера планетарной разведки. Он привык к тому, чтобы находиться среди чужих, на него не действовало долгое одиночество, ему было неведомо сомнение, и к тому же ему было плевать на большую политику. Случись что-нибудь, существенной потерей был бы Ставрос, а Стэн Дункан – ничто, жалкий офицеришка, потеря, которую можно списать без всяких сожалений. Его невысокий классификационный номер означал, что он мог говорить врагам все, что знал, и его болтовня не принесла бы никакого вреда землянам: Стэн просто не мог знать ничего существенного. Да и сам Ставрос слишком долго прозябал в жалком университете Нью-Килувы и тоже мало что знал.
А может, – подобные мысли тоже мелькали у него, – Ставрос сам способен без жалости расправиться с ним, если Дункан будет неугоден ему, докажет свою непригодность. Ставрос был дипломатом, а Дункан интуитивно не доверял им: ведь это по их милости сотни и тысячи подобных Дункану шли на войну, на смерть. Возможно поэтому Ставрос не стремился к тому, чтобы переговорить по душам с Дунканом, и обращался с ним как с бессловесной мебелью. Регулы расправлялись со слишком строптивыми или недостаточно сообразительными молодыми помощниками быстро и безжалостно, словно всего-навсего меняли обстановку в комнате.
Страх Дункана рождался ночью, в темноте, в те долгие часы, когда юноша лежал и думал, что за одной дверью стоит на часах регул, чью жизнь он не способен понять, а за другой дверью лежит человек, мысли которого для него не менее загадочны, и этот человек учится мыслить, как регулы, у которых старшие внушают ужас молодым.
Но когда днем они встречались со Ставросом лицом к лицу, Дункан терялся в догадках, как подобные мысли могли прийти ему в голову. Длительное заключение Дункана, постоянная необходимость подавлять свои эмоции – неудивительно, что в его мозгу поселился безотчетный страх.
