– Сюда, – сказал Ален, открывая дверь.

За ней оказалось помещение еще с одной лестницей. Эта вела не вниз, а наверх. Сбоку от лестницы я увидела закрытую дверь. По обе стороны от нее стояли жесткие, неудобные скамейки. Ален замер, терпеливо дожидаясь ответа из-за двери. Вскоре оттуда послышалось единственное латинское слово:

– Introite[19].

Дверь была плотно закрытой, отчего мне показалось, что это слово пробилось сквозь толстый слой древесины. Мэтью слегка вздрогнул. Ален тревожно посмотрел на него и толкнул дверь. Она бесшумно открылась, повернувшись на массивных петлях.

Позволивший нам войти сидел лицом к огню, отчего его волосы казались мерцающими. Сидячая поза не могла скрыть его высокого роста. У него были широкие, атлетические плечи. Он что-то писал, и методичное поскрипывание пера уравновешивало хаотичный треск поленьев в очаге и завывания ветра снаружи.

– Sedete[20], – загремел его бас, нарушив относительную гармонию других звуков.

Теперь уже я чуть не подскочила. Если первое слово дошло, заглушенное дверью, от второго у меня зазвенело в ушах. Хозяин кабинета привык, чтобы ему повиновались немедленно и беспрекословно. Ноги сами понесли меня к двум ожидавшим нас стульям. Я была рада подчиниться, поскольку очень устала. Сделав три шага, я вдруг сообразила, что Мэтью по-прежнему стоит в проеме. Я вернулась к нему и крепко взяла за руку. Он ошеломленно смотрел вниз и будто стряхивал с себя воспоминания.

Потом мы быстро прошли в кабинет Филиппа. Я плюхнулась на стул. Мне принесли обещанное вино и решетчатую жаровню под ноги. Ален сочувственно посмотрел на нас, затем кивнул и ушел. Мы остались ждать. Если для меня ожидание было трудным, для Мэтью оно граничило с пределом возможностей. С каждой минутой он напрягался все сильнее, почти вибрируя от сдерживаемых эмоций.

Когда его отец заметил наше присутствие, я тоже находилась на грани срыва. Я смотрела на свои руки и думала, хватит ли мне сил, чтобы задушить этого злодея. И вдруг мой лоб обожгло двумя льдинками. Подняв голову, я обнаружила, что смотрю в рыжевато-коричневые глаза греческого бога.

Впервые увидев Мэтью, я испытала инстинктивное желание бежать без оглядки. Но Мэтью, встретившийся мне сентябрьским вечером в зале Бодлианской библиотеки, все же имел облик ученого. Мрачного, задумчивого, где-то не от мира сего. Сейчас я оторопела не потому, что Филипп де Клермон был чудовищем. Совсем наоборот: он был самым удивительным созданием, какое я встречала среди людей или существ нечеловеческой природы.

Глядя на Филиппа де Клермона, никто бы не подумал, что его плоть смертна. Черты лица поражали совершенством и какой-то сверхъестественной симметричностью. Прямые темные брови нависали над золотисто-карими глазами с зелеными крапинками. Их оттенок менялся каждую секунду. Постоянное нахождение на солнце и открытом воздухе добавило к его каштановым волосам золотистые, серебристые и бронзовые пряди. Рот Филиппа был мягким и чувственным, что сейчас не мешало его губам оставаться гневно сжатыми.

Мне самой пришлось плотно сжать губы, иначе я бы осталась сидеть с отвисшей челюстью. Я выдержала его оценивающий взгляд. После этого глаза Филиппа медленно и целенаправленно переместились на Мэтью.

– Изволь объясниться.

Эти слова Филипп произнес ровным тихим голосом, но в них ощущалась его ярость. Я оказалась в обществе двух сердитых вампиров. Теперь, когда первоначальный шок от встречи с отцом миновал, Мэтью попытался взять ситуацию в свои руки.

– Ты велел мне прибыть в Сет-Тур. Я здесь, живой и здоровый, вопреки истеричным донесениям твоего внука.

Мэтью бросил на отцовский стол серебряную монету. Упав, она немного покружилась вокруг невидимой оси и замерла.

– В это время года твоей жене было бы лучше остаться дома.

Как и Ален, Филипп говорил по-английски с безупречностью англичанина.

– Диана не просто моя жена. Она моя истинная пара. Я не смог бы оставить ее с Генри и Уолтером лишь потому, что холодно и идет снег.

– Не юли, Мэтью! – прорычал Филипп.

Это напоминало львиный рык и, как и все остальное, говорило о его львиной натуре. Семейство де Клермон представляло собой впечатляющий зверинец. Присутствие Мэтью всегда напоминало мне о волках. Рядом с Изабо мне виделись соколы. Галлоглас создавал впечатление медведя. Филипп представлял собой не менее опасного хищника.

– Галлоглас и Уолтер пишут, что ведьма нуждается в моей защите. – Филипп ткнул пальцем в письмо на своем столе и вновь уставился на сына. – Я думал, защита слабых – твое дело, раз ты теперь представляешь нашу семью в Конгрегации.

– Диана отнюдь не слаба. Ей требуется более могущественная защита, чем способна дать Конгрегация. Особенно теперь, когда она вышла за меня замуж. Ты готов даровать ей такую защиту?

В вопросе Мэтью отчетливо звучал вызов. Вызывающим стал и его облик.

– Вначале мне нужно выслушать ее рассказ, – ответил Филипп, взглянув на меня и слегка наморщив лоб.

– Мы встретились случайно. Я знал, что она ведьма, но не мог противиться узам, возникшим между нами, – сказал Мэтью. – Соплеменники обратились против нее.

Филипп поднял руку, которую вполне можно было принять за лапу, требуя тишины. Его внимание вновь переместилось на сына.

– Маттаиос, – произнес Филипп, растягивая слоги. Слово подействовало так, как действует на горячие натуры неторопливо поднимаемый кнут. Мэтью сразу же умолк. – Я так понимаю, что и ты нуждаешься в моей защите?

– Разумеется, нет, – дерзко ответил Мэтью.

– Тогда закрой рот и дай ведьме высказаться.

Мне хотелось поскорее убраться из этого кабинета, и потому я решила не растягивать свой рассказ. Но как наилучшим образом поведать этому льву о наших последних злоключениях? Если подробно рассказывать обо всем, велика опасность, что Мэтью просто не выдержит и взорвется. Набрав в легкие побольше воздуха, я начала:

– Меня зовут Диана Бишоп. Мой отец был сильным колдуном, а мать – сильной ведьмой. Другие ведьмы убили моих родителей, когда они находились в далеких краях. Я была еще ребенком. Перед отъездом родители наложили на меня заклинание, связывающее мои магические силы. Мать была ясновидящей и знала, как повернутся события.

Глаза Филиппа недоверчиво сощурились. Я понимала его скептицизм. Мне и самой было трудно понять, почему родители, сильно любившие меня, нарушили этический кодекс ведьм и заковали единственную дочь в магические кандалы.

– Я росла, будучи не гордостью семьи, а ее позором. Ведьма, неспособная зажечь свечу и правильно произнести заклинание. И тогда я повернулась спиной к Бишопам и пошла в университет. – (В этом месте Мэтью заерзал на стуле.) – Я изучала историю алхимии.

– Диана изучает искусство алхимии, – поправил Мэтью, бросив на меня предостерегающий взгляд.

Но его букет полуправд явно не удовлетворял отца.

– Я путешественница во времени. – Эти слова повисли в воздухе кабинета. – У вас это называется fileuse de temps – «прядильщица времен».

– Я прекрасно знаю, кто ты такая, – все тем же ленивым тоном произнес Филипп, и на лице Мэтью промелькнуло удивление. – Я давно живу, мадам, и перевидал много различных существ. Ты не из нынешнего времени и не из прошлого. Остается единственное: ты из будущего. И Маттаиос тоже явился из будущего. Он совсем не похож на того Мэтью, каким был восемь месяцев назад. Тот Мэтью и не взглянул бы на ведьму. – Филипп глубоко вздохнул. – Внук предупреждал меня, что вы оба очень странно пахнете.

– Филипп, позволь мне объяснить…

Мэтью сегодня было не суждено договаривать фразы до конца.

– Ситуация эта во многом неясная и тревожная, но я рад, что в будущем появится более здравое отношение к бритью бород и усов. – Филипп лениво почесал свою безупречно подстриженную бородку клинышком и такие же аккуратные усы. – Как бы то ни было, бороды – рассадник вшей, а не признак мудрости.