Всемирный банк тоже публикует рейтинги стран по всевозможным параметрам – от качества дорог до того, сколько дней нужно для открытия новой компании, – и эти рейтинги приобрели большую популярность. Это порождает свои проблемы, потому что все больше стран начинают нанимать консультантов, которые помогли бы им повысить тот или иной рейтинг (еще один пример закона Гудхарта в действии). В 2012 году президент Владимир Путин поставил цель в течение шести лет повысить позицию России в рейтинге Doing Business со 120-го места до места в первой двадцатке, и результаты не заставили себя ждать. К 2015-му Россия поднялась на 51-е место, обогнав Китай больше чем на тридцать пунктов, а Бразилию и Индию – на шестьдесят. Возникает вопрос: если в России так легко заниматься бизнесом, почему там никто этого не делает? В 2015-м в Москве продолжает усиливаться враждебность к международному бизнесу и изоляция от него в гораздо большей степени, чем в Китае, Бразилии или Индии. По мере возможности я стараюсь не опираться на показатели, которые поддаются политическому манипулированию и маркетингу.
В разные годы и в разных странах на первый план выходят то одни, то другие движущие силы перемен. В посткризисную эпоху в экономике доминировала тема долговой нагрузки: страны, которые больше всего сделали для выплаты долгов, накопившихся к 2008 году, – и множество стран, которые еще глубже погрязли в долгах, пытаясь противостоять начавшемуся спаду. В целом глобальная долговая нагрузка сейчас больше, чем она была в 2008-м, и это серьезная проблема. Но свою первую главу я посвятил правилу не о долгах, а о людях и о демографии: именно они могли бы сыграть особенно важную роль в развитии экономики.
Еще одна простая характеристика экономического роста – продолжительность рабочего дня в сочетании с почасовой производительностью. Однако производительность плохо поддается измерению, и результаты постоянно пересматриваются и оспариваются. Зато количество рабочих часов отражает рост трудовых ресурсов, который определяется ростом населения, а его вычислить относительно несложно. В отличие от экономических прогнозов, прогнозы в отношении населения зависят от немногих простых факторов – в основном от рождаемости и от продолжительности жизни – и давно подтвердили свою надежность. С 1950-х и до начала нового тысячелетия ООН двенадцать раз предсказывала размеры населения земного шара в 2000 году, и для всех прогнозов, кроме одного, отклонение от реального значения составило менее 4 %. Первое правило говорит о влиянии роста населения на экономику, остальные – в той или иной степени – касаются производительности. Но я не использую данные о росте производительности напрямую, потому что они ненадежны.
В определенном смысле прогресс в экономике наполовину зависит от роста народонаселения. С 1960 года мировая экономика, включая как развитые, так и развивающиеся страны, в среднем росла примерно на 3,5 % в год[5]. Половина этого роста объясняется ростом населения, точнее, ростом трудовых ресурсов, то есть тем, что большее количество людей работает больше часов. Вторая половина обусловлена ростом производительности. Это соотношение 50 на 50 сохраняется и поныне с одним удручающим изменением: обе части уравнения уменьшаются.
Зависимость экономического роста от народонаселения довольно жесткая: уменьшение трудовых ресурсов на один процентный пункт влечет замедление экономического роста примерно на один процентный пункт. В последнее десятилетие именно это в целом и происходило. Рост мирового ВВП имел тенденцию к снижению, и сейчас он более чем на один процентный пункт меньше своего долгосрочного среднего значения в докризисный период. Не случайным является тот факт, что с 2005 года рост населения трудоспособного возраста (с 15 до 64 лет) замедлился до 1,1 % с 1,8 % в предыдущие пятьдесят лет. Чем это грозит, пока неясно, но в разных странах процесс идет неравномерно. Население трудоспособного возраста уже уменьшается в Германии и в Китае; оно растет, хотя и очень медленно, в США, и оно по-прежнему резко растет в Нигерии, Филиппинах и в ряде других стран. Замедление роста населения мира может задержать, но не может прекратить регулярные взлеты и падения государств.
Остальные правила относятся в той или иной степени ко второй половине мирового роста, который некоторым образом связан с ростом производительности. Здесь общая картина мира тоже выглядит в лучшем случае смешанной. В 1960–2005 годах среднегодовой рост производительности составлял около 2 %, но за последнее десятилетие он снизился почти на целый процентный пункт. Как и темпы роста населения, официально зарегистрированные темпы роста производительности тоже в разных странах снизились в разной мере: от менее одного процентного пункта в США до более чем двух пунктов в Южной Корее и почти четырех – в Греции. Но если демографический спад несомненен, то вокруг реальности снижения роста производительности кипят споры.
Рост производительности складывается из трудноизмеримых параметров повышения квалификации работников, из числа и мощности используемых ими орудий производства и из неуловимого фактора x, отражающего то, насколько хорошо применяют работники эти орудия[6]. Этот фактор x, на который может повлиять что угодно, начиная с компьютерных навыков и более совершенного управления и кончая улучшением дорог, позволяющим быстрее доставлять работников на рабочие места, является самой туманной частью этого сложного вычисления. Техноскептики утверждают, что произошедший в последнее десятилетие спад роста производительности объясняется тем, что последние технические новинки дают лишь тривиальные усовершенствования в связи и развлечениях: Twitter, Snapchat и тому подобное. Даже после обучения и тренировки работников эти новинки не дадут того прироста производительности, какой давали изобретения прошлого: электричество, паровой двигатель, автомобиль, компьютер или кондиционер, который резко повысил производительность труда задыхавшихся офисных работников.
Оптимисты возражают, что измерения роста производительности не отражают экономию затрат и времени, вызванную новыми технологиями: искусственным интеллектом, все более мощной широкополосной связью и нарождающимся “интернетом вещей”. Например, в США стоимость широкополосного интернета много лет подряд остается неизменной, хотя широкополосные соединения стали намного более быстрыми и приобрели мобильность – что дает огромную экономию времени, никак не отраженную в данных о росте производительности{9}. Если оптимисты правы, то производительность растет намного быстрее, чем показывают текущие измерения, а вместе с ней ускоряется и экономический рост. Кто бы ни был прав, обе стороны согласны, что проще измерять рост населения, который имеет более очевидное влияние на экономику. Меньше работающих означает более медленный рост экономики, и этот эффект в последние пять лет повсеместно становится все более заметным.
Все правила предназначены для учета тонких взаимосвязей между кредитами, инвестициями и другими ключевыми факторами, необходимыми для функционирования экономики. По ходу книги станет – я надеюсь – ясно, каким образом эти десять правил работают вместе как единая система. Коротко говоря, в государстве, вероятнее всего, начнется устойчивый подъем, если оно оправляется после кризиса, исчезло с радара глобальных рынков и СМИ и выбрало демократического лидера, имеющего мандат на реформы. Этот лидер создаст условия для привлечения продуктивных инвестиций, особенно в строительство заводов и дорог, а также в развитие технологий, которое укрепит инфраструктуру и тем самым сдержит инфляцию. А вероятность того, что бум скоро закончится, увеличивается, когда страна начинает чувствовать себя слишком комфортно, а частные компании и лица залезают в долги для покупки нелепой роскоши, особенно импортной. Этот период расточительства лишит страну возможности оплачивать заграничные счета, увеличивая в то же время разрыв между миллиардерами и всеми остальными, между столицей и провинцией, и вызовет мощный политический протест, который и сметет одряхлевший к тому времени режим, после чего цикл может возобновиться.
