Еще одно несдержанное обещание.

Что будет с Антонио, когда я умру? “У вас сердце пошаливает”, – сказал зимой врач в Пескаре. Вдруг я сейчас рухну на клавиатуру?

Интересно, как они будут дальше веселиться в компании мертвеца?

Разве я такого не видел? Я и не такое видал. Где же это было?.. Ну да, я выступал в Альба-Адриатике, наверное, году в тысяча девятьсот восемьдесят третьем. Бармен медленно осел на пол. Аневризма аорты. Музыка перестала играть.

А когда тело унесли, меня попросили начать сначала.

Публика ночных заведений – варвары.

Раньше они захватывали земли, теперь – танцплощадки и кабинеты в ресторанах.

Все равно они просто варвары.

Переход от самогона к нью-йоркским коктейлям не означает, что человечество сделало шаг в будущее.

А все-таки эта девчонка из подпевки миленькая. Большие глаза. Я так мечтал о женщинах с большими глазами. Теперь они мне снятся и шепчут во сне:

“Я тебя понимаю, Пеппино”.

Или так:

“Пеппино, я люблю вас с Антонио!”

Наяву такого никогда не бывало.

А что бывало? Эх!

Незаконченные приключения. Пьяные, неуправляемые девицы. Дурочки, пытавшиеся заставить жениха или очередного хахаля ревновать к длинноволосому певцу.

Певец – я. Ничего выдающегося. Обычный голос. Танцую плохо. Слишком громко стучу по клавишам. Суетлив. Вот именно: петь как полагается не умею, поэтому начинаю суетиться. Я это понял в Пескаре, на концерте Паоло Конте.

Когда я увидел, что значит быть по-настоящему крутым и стильным. Двухдневная небритость, взгляд мутноватый. На губах усмешка. Харизма и власть.

Я тогда подумал: “Ага, вот, значит, как надо”.

Так-то вот.

В сентябре, когда летний кошмар кончится, я отвезу тебя, дорогой мой Антонио, в Лурд.

На этот раз мы правда туда поедем. Попросим Богоматерь сделать тебя поспокойнее и чтобы мне на сердце тоже стало спокойнее. Я попрошу ее о том, чего больше всего желаю: чтобы ты взглянул на меня с любовью, по-человечески, чтобы ты прочел в моих глазах, как сильно я тебя люблю, а я в твоих – как сильно ты любишь меня. Ни о чем другом я не стану просить. Чтобы мы с тобой молча обменивались живыми, а не пустыми взглядами, чтобы ты не выглядел отсутствующим, чтобы я мог проживать день с одной простой мыслью: я установил с сыном отношения, хорошие отношения.

Отведу-ка я завтра Антонио поесть рыбы. А то он все время ест красное мясо.

Одни говорят, что мясо полезно, другие – вредно. Пришли бы уж врачи к единому мнению.

Может, и доктор, который сказал, что у меня сердце пошаливает, ошибся.

С девчонкой на подпевках я еще не разговаривал, но все и так ясно. Мечтает попасть на “Голос”, а потом прямиком на Сан-Ремо. Я и сам хотел попасть на “Ищем таланты”, а потом прямиком на Сан-Ремо. Так что я и сам хорош. Не надо смотреть на молодежь презрительно, с высоты своих лет.

Ты родился не для того, чтобы состариться, Пеппино.

Старость – зло, я такого не заслужил.

У меня нет таланта стареть. У меня вообще нет талантов.

Просто я очень добрый.

Скоро объявлю перерыв и схожу на задний двор покурить.

Антонио, сынок, я думаю о тебе. Все время думаю о тебе.

Значит, я настоящий отец. Настоящие отцы постоянно помнят о детях.

Вот о чем думает сегодня вечером Пеппино.

На задний двор ресторана “Твенти” он вышел, держа в руках стакан виски “Глен Грант”. Прислонился к стене, как мальчишка.

Девочка с подпевок тоже вышла.

Ее зовут Иления.

“Первая буква «И»?” – спрашивает Пеппино.

Она утвердительно хлопает глазищами и не говорит ни слова.

Не разыгрывай из себя мудрого старика, Пеппино. Не надо. Ничего не делай. Пусть она сделает все сама.

Именно так с определенного возраста и надо себя вести с девчонками. Ждать, особо ни на что не надеясь. Сделают шаг вперед – не бросайся им навстречу, как в двадцать, тридцать и даже в сорок лет. Лучше выжди еще чуть-чуть. Ты мог неправильно понять. А в твоем возрасте сесть в лужу стыдно. Потом не отмоешься.

Когда за спиной столько разочарований, на новые разочарования сил больше нет.

А всякое унижение – еще один гигантский шаг в могильную яму.

Но она сама словно пытается сделать шаг навстречу. Глядит на него своими глазищами. Ничего не говорит, но и не отводит взгляда. Он улыбается ничего не говорящей улыбкой. Она берет у него из руки сигарету. Словно близкая подруга. Касается его руки и опять глядит на него. Затягивается.

Он протягивает ей стакан, но она не берет:

– Я не пью.

– Умница, – говорит он.

Хватит уже вести себя как папочка.

Она по-прежнему улыбается.

Он глядит на землю, но не от смущения. Продолжая чувствовать на себе ее взгляд.

Она подходит совсем близко и целует его в уголок рта.

Ему не верится. Но это произошло. Он поднимает глаза и глядит на нее.

На мгновение, услышав запах ее духов, он вспомнил, как пахнет будущее.

Как волнительно! Как волнительно!

Она говорит:

– Я тебя видела утром. Вы с сыном ходили на пляж. Ты его поддерживал. Он качался на волнах, словно мертвец, но на самом деле это ты мертвец.

Пеппино растроган.

От молодых не ожидаешь услышать глубокие истины. Надо же, и такое бывает.

Она отдает ему сигарету и возвращается в ресторан.

Этой ночью Пеппино – единственный человек на всей Сардинии, который может сказать: “Я растроган”.

Все остальные флиртуют с собственным нарциссизмом. Это и называется “отпуск”.

Сколько времени никто не был со мной ласков?

Сын не знает, что такое ласка, разве что когда спит… Значит, это ангел.

Давно ли девушки из жалости целуют стариков в сморщенные губы?

Меня поцеловала девушка, которую зовут Иления. Ее имя начинается на букву “И”.

Неужели у нее нет парня?

Сколько ей лет?

С возрастом становится трудно определить возраст молодых.

Для меня все они двадцатилетние, хотя на самом деле не всем двадцать лет.

Мой сын не знает, что такое секс. Не помнит, что такое материнская любовь, да и любила ли его когда-нибудь мать? У него есть только я, а он меня не узнает.

Я для него не существую, а для меня существует только он.

А вдруг теперь для меня существует еще и Иления, чье имя начинается на букву “И”?

Не гони, Пеппино. А то опять все испортишь. Это твой большой недостаток.

Любовь виделась тебе там, где было лишь желание развлечься, вечность – там, где играли со смертью.

Преданность – там, где пропадал всякий человеческий интерес.

Разочарования все копятся и копятся. Их столько, что не увезти в чемодане.

Ночь – время, когда люди обо всем забывают. А я живу только ночью и помню одну только ночь. В этом-то и беда. Мы с другими людьми все время в противофазе.

Но ведь и Иления живет только ночью. Как я. В том же ритме, с теми же тревогами. Нами овладела скрытая печаль итальянской музыки. Убогие посетители. Чем больше денег, тем меньше вкуса и слуха. После трех ночи они начинают портить себе биографию. Кладут сердца на полку, как в конце смены рабочие убирают инструменты. С середины июля уже попахивает концом летнего отпуска.

Опадают цветы. Опадают дни. А я каждую ночь умираю.

Я знаю об этом, и Иления знает.

А вдруг мы одинаково проводим утро? На самом деле мужчины и женщины, быстро исполнив ритуал сладострастия, мечтают лишь об одном – найти себе компанию.

Что говорила мне Марта Мардзотто[6]? Потрахались, и ладно. Вечно одно и то же. Людям нужно другое.