В целом за четыре года мной было подписано несколько сот таких рекомендаций. На мое счастье, никто из сотрудников института, выезжавших за рубеж в те годы, не был замешан в аморальном поведении и в политических эксцессах. А следовательно, никто не подвел ни меня, ни Бауманский райком партии, хотя в других институтах АН СССР у секретарей парткомов возникали в подобных делах всякие неприятности.
В целом мои отношения с Бауманским райкомом партии складывались сравнительно благополучно. Спустя менее года после моего избрания секретарем парткома на первой же отчетно-перевыборной конференции Бауманской районной партийной организации меня избрали в члены Бауманского райкома КПСС, в связи с чем время от времени мне полагалось принимать участие в пленумах райкома, хотя главная роль на этих заседаниях принадлежала членам бюро райкома, и прежде всего секретарям райкома (секретарей было трое во главе с первым секретарем П. А. Ворониной). Помнится, в те годы раза два по поручению тех, кто готовил различные райкомовские заседания, мне пришлось выступать на этих пленумах по вопросам, касавшимся участия сотрудников института в лекционной и пропагандистской работе райкома. Но о чем шла речь на этих пленумах и что я там говорил - вспомнить не могу.
Зато в памяти у меня хорошо сохранилось другое более масштабное заседание. Это был митинг избирателей Бауманского района г. Москвы, на котором Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, баллотировавшийся как раз по нашему Бауманскому избирательному округу, выступал с предвыборной речью. Митинг этот проводился в Кремлевском дворце съездов при участии в нем шести тысяч человек, включая не только представителей основных учреждений и предприятий этого центрального района Москвы, но едва ли не всю партийную и государственную элиту Советского союза. Мне как представителю одной из крупнейших партийных организаций района руководство райкома оказало честь сидеть в президиуме митинга - на большой сцене Дворца Съездов. Такая же честь была оказана еще двадцати представителям районного партийного актива.
По специальным пропускам, полученным в райкоме, нас пропустили сначала в комнату за сценой, а затем по сигналу устроителей митинга мы вышли на сцену из-за кулис через дверь, расположенную в левой стороне зала и направились к стульям, стоявшим в середине сцены. В эту же минуту с противоположной стороны навстречу нам к тем же стульям вышли члены Политбюро ЦК КПСС и руководители правительства во главе с Брежневым. Приблизившись друг к другу на глазах шести тысяч участников митинга, уже сидевших в зале, мы, рядовые представители районной общественности, и они, партийные вожди, о которых я имел представление лишь по портретам и фотографиям в газетах, молча разместились бок о бок на стульях в центре сцены.
Все это было похоже на сон. Ощущение этого сна наяву усилилось еще более, когда я стал разглядывать со сцены людей, сидевших лицом ко мне внизу - в первых рядах огромного зала. Да и во сне такого видеть не случалось, чтобы я восседал в президиуме, а внизу в зале лицом ко мне как простые смертные сидели известные всем нам с детства великие люди: К. Е. Ворошилов, А. И. Микоян, С. М. Буденный и десятки других выдающихся деятелей советского государства: генералов, академиков, космонавтов и т.п. И это мое неправдоподобное пребывание на политическом Олимпе продолжалось более часа, пока Л. И. Брежнев, тогда еще не такой дряхлый, как в последние годы своей жизни, выйдя из президиума к трибуне, зачитывал свою скучную, кем-то написанную предвыборную речь...
Когда же митинг был объявлен закрытым, то сновидение мгновенно рассеялось: Брежнев, члены Политбюро и прочие вожди, повернувшись к нам спинами, уходили со сцены через свою дверь, а мы, простые смертные,- через свою. Тех ждали у бокового подъезда Дворца Съездов персональные лимузины, а мы, отдав пропуска охране, вышли гурьбой в общее фойе и слились с основной массой участников митинга. В какие только невероятные и забавные ситуации не попадает человек на своем жизненном пути!
Чем дальше я занимался партийной работой, тем большую оскомину она мне набивала. Увлекаться и посвящать свою жизнь этой работе могли в те времена, по моему убеждению, лишь тщеславные, властолюбивые люди, не нашедшие своего призвания ни в науке, ни в искусстве, ни в технике, ни в военном деле, ни в иной полезной сфере человеческой деятельности. Но в отрицательном опыте есть всегда и какая-то положительная сторона: руководство большой и разноликой партийной организацией Института востоковедения стало для меня еще одной школой жизни. Оно дало мне гораздо больший, чем прежде, навык общения с людьми и понимания их запросов. Моими хорошими друзьями стали с тех пор не только японоведы, но и многие другие сотрудники института, включая руководящую научную элиту из числа индологов, китаистов, арабистов, иранистов и т.д. В силу своего положения секретаря парткома я был введен в состав Ученого совета института, меня приглашали на различные совещания в Президиуме АН СССР, что позволило мне лучше разбираться в работе гигантского академического механизма, созданного в нашей стране в советские времена и сыгравшего большую роль в научном прогрессе нашей страны, несмотря на многие присущие этому механизму пороки.
И все-таки карьера партийного босса не кружила мне голову. Заманчивой перспективы я в ней не видел, и потому все время стремился свести к минимуму часы своего пребывания в кабинете секретаря парткома, с тем чтобы больше часов выкраивать на научные японоведческие дела. Не скрывал я отсутствия рвения к партийным делам ни от друзей по институту, ни от Гафурова. Но, судя по всему, Гафурова вполне устраивало мое формальное, нерадивое, прохладное отношение к парткомовской суете. Ведь такое мое нежелание глубоко вникать и ввязываться в административные дела дирекции позволяло ему - вождю по призванию - властвовать так, как ему хотелось. Палки в колеса партком при мне ему не ставил. Наверное, поэтому он каждый год мягко, но настойчиво уговаривал меня поработать в парткоме еще годик, а потом еще годик и еще...
Осенью 1968 года после моих неоднократных настойчивых просьб об освобождении меня от работы в парткоме в связи с увеличением объема работы в отделе Японии Гафуров и руководители Бауманского райкома партии пошли мне навстречу. Пошло навстречу и перевыборное партийное собрание института, давшее после моих разъяснений согласие на мой самоотвод.
Работа по заданиям Международного
отдела ЦК КПСС
Возвращение в Москву после длительной журналистской работы в Японии не отвратило меня от проблем взаимоотношений КПСС с коммунистической партией и другими оппозиционными политическими организациями Японии. Пожалуй, наоборот: из-за обострения недружественных дискуссий между КПСС и Коммунистической партией Китая перспектива взаимоотношений нашей партии с японскими коммунистами стала в то время интересовать руководство Международного отдела ЦК КПСС гораздо больше, чем в предшествовавшие годы. После встречи руководителей зарубежных коммунистических партий, состоявшейся в конце 1960 года, и поездки Председателя Президиума ЦК КПЯ Миямото Кэндзи в Китай в советском партийном руководстве пропала уверенность в том, что японские коммунисты при обострении конфликта КПСС с КПК останутся на стороне КПСС. Поездка Г. А. Жукова и И. И. Коваленко в Японию весной 1962 года как я уже писал ранее, подтвердила обоснованность таких опасений. По этой причине, начиная с 1962 года, работники Международного отдела ЦК КПСС, возглавлявшегося секретарем ЦК Б. Н. Пономаревым, стали глубже изучать все, что публиковали газета "Акахата" и журнал "Дзен-эй", а также все, что писала о КПЯ центральная коммерческая печать Японии. Видимо, в этой связи где-то в начале 1963 года заведующий японским сектором Международного отдела ЦК КПСС Василий Васильевич Ковыженко, прозевавший отход КПЯ с просоветских на прокитайские позиции, был освобожден с этого поста, а его место занял Иван Иванович Коваленко, с которым я годом ранее познакомился во время его пребывания совместно с Г. А. Жуковым в Японии по линии Государственного комитета по делам культуры. Будучи человеком энергичным и предприимчивым, Иван Иванович стал шире вовлекать в работу Международного отдела ЦК КПСС всех тех, кто, по его мнению, знал по собственному опыту обстановку в Японии. Естественно, что и я оказался в поле его зрения.
