Мне очень повезло в том, что вскоре после моего приезда в Японию туда же приехал и мой старый друг-однокашник Владимир Николаевич Хлынов, работавший когда-то в Японии собственным корреспондентом газеты "Труд". Затем по возвращении на родину он стал научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений, защитив вскоре докторскую диссертацию по своей излюбленной теме: вопросы взаимоотношений труда и капитала в Японии. Прибыл Хлынов в Японию в качестве представителя ИМЭМО, а потому поселился в Токио самостоятельно, сняв квартиру неподалеку от корпункта "Правды". Владимир Николаевич и его тогдашняя жена Маргарита Дмитриевна стали с тех пор нашими частыми гостями, а также попутчиками по субботним и воскресным автомобильным поездкам на море и в горы. С ними вместе мы пятеро (супруги Хлыновы, я, жена и сын Саша) совершали дважды дальние поездки на машине: один раз в Сэндай, а другой раз в Нагою. Так же как и я, Хлынов располагал полной свободой своего времяпрепровождения. Формально не имея отношения к посольству, он по профсоюзной (партийной) линии входил в организацию журналистов, что нас еще более сближало. Между прочим, в то время непосредственным начальником Хлынова в Москве был не кто иной, как бывший директор Института востоковедения, а в то время директор ИМЭМО Е. М. Примаков. Не могу сказать, чтобы Хлынов питал к нему особую любовь (подчиненные Примакову лица редко питали к нему подобные чувства), но зато он уже тогда был убежден в том, что его новый директор рано или поздно станет либо членом Политбюро, либо министром иностранных дел. В этом отношении Хлынов оказался прозорливее меня: я в то время не очень верил в звезду Примакова.
Что касается посольства СССР в Токио, то там во второй половине 80-х годов ситуация также стала иной по сравнению с прежними временами. Основную массу дипломатов составляли уже люди другого поколения. Среди работников посольства оказалось много детей моих знакомых и приятелей по первым периодам пребывания в Японии, а также по Институту востоковедения. Среди них были, например, сын дипломата-японоведа Владимира Хмелева, сын дипломата-китаиста Владимира Кривцова, сын журналиста-японоведа Алексея Пушкова, сын востоковеда-лингвиста Вадима Солнцева, сын дипломата-японоведа Владимира Прохорова и др. Для них всех я был, конечно, "предком", и контактов с ними не было бы никаких, если бы не одно обстоятельство: моя жена Надя, родившаяся в 1950 году, находилась с ними в одной возрастной группе, а сын Саша, поступивший по приезде в первый класс посольской школы, был даже младше многих детей посольских работников. Это обстоятельство обеспечило связи моей жены с "посольскими" и "корреспондентскими" женами, а сына - со всеми советскими детьми. Поэтому, хотя мы и жили одни на отшибе среди японцев (корпункта "Известий" в нашем доме тогда уже не было), тем не менее ни у жены, ни у сына не было ощущения оторванности от жизни и быта посольских работников, как и других соотечественников.
Самыми близкими мне по возрасту оказались руководящие сотрудники посольства. Так должность советника-посланника занимал в то время Юрий Дмитриевич Кузнецов, который был всего лишь на десять лет моложе меня. С ним меня связывали долгие годы дружеских отношений. Не раз мы ездили в Японию в составе делегации Советского комитета защиты мира на конференции противников ядерного оружия, не раз наши дела соприкасались тогда, когда он работал в Международном отделе ЦК КПСС. Несмотря на постоянную загруженность практическими делами, Кузнецов проявил себя талантливым исследователем-японоведом: в начале 60-х годов он успешно защитил кандидатскую диссертацию, а где-то в начале 70-х подготовил докторскую, и я даже договорился с дирекцией Института востоковедения о вынесении ее на защиту. Но кому-то в Международном отделе ЦК КПСС показалось тогда, что Кузнецов "слишком молод" и "слишком торопится", и в результате звонка директору института Б. Г. Гафурову защита диссертации была приостановлена. Это не отбило, однако, у Юрия Дмитриевича охоту продолжать свою научную работу в последующие годы: в научных изданиях появился ряд его статей, а в 1983 году в свет вышла его интересная книга "Социально-классовая структура современной Японии".
В последующие годы вплоть до отъезда Кузнецова на родину в конце 80-х годов я поддерживал с ним добрые отношения. В его кабинете нам можно было всегда поговорить откровенно и по поводу состояния советско-японских отношений, и об обстановке в нашей стране. И надо сказать, что по многим острым вопросам наши взгляды были более близки, чем с другими руководящими сотрудниками посольства.
Издавна был знаком мне и другой советник посольства Георгий Евгеньевич Комаровский, бывший студент японского отделения МИВ в то время, когда я был там аспирантом. С ним мои отношения складывались довольно сложно, хотя в прошлом наши пути часто сближались на почве присущего нам обоим интереса к научно-исследовательской работе в области истории и культуры Японии. К Комаровскому я питал чем далее, тем большее уважение как к большому знатоку Японии, проявившему в течение долгих лет своей дипломатической работы на Японских островах неиссякаемый интерес к культуре, религии и общественной жизни страны пребывания. Пожалуй, никто из наших дипломатов-японистов не вникал так глубоко в духовный мир японцев, как это было свойственно Комаровскому. Его книги и статьи служат тому лучшим подтверждением. К сожалению, в отношении Комаровского к большинству своих коллег: дипломатов, журналистов и научных работников постоянно сквозили какая-то сухость, какое-то высокомерие, какое-то стремление говорить с людьми начальственным тоном, что не могло не вызывать у тех, с кем он общался, негативную реакцию. Не раз именно по той же причине черные кошки пробегали и между нами, хотя объективно делить нам с ним было нечего. Внешне, разумеется, на протяжении всего моего третьего пребывания в Японии в качестве корреспондента "Правды" наши отношения с ним оставались достаточно корректными и уважительными.
Были в то время среди руководящих сотрудников посольства и некоторые другие японоведы-дипломаты, достойные упоминания. Одним из них в ранге советника был Александр Николаевич Панов - в то время мы находились с ним в добрых отношениях. Мне импонировало его стремление совмещать свои повседневные дипломатические дела с научной работой и журналистикой. Не раз по-дружески беседовали мы с ним в Москве в стенах Института востоковедения, куда он заходил как автор коллективной работы "СССР - Япония". Тогда я еще не знал о той червоточинке, которая появилась в его взглядах позднее, когда по возвращении в Москву Панов был повышен в должности и занялся сначала в МИД СССР, а потом в МИД России переговорами с японцами по поводу их территориальных притязаний. Но об этом речь пойдет далее.
Были и еще среди дипломатов посольства способные, деятельные и сравнительно молодые люди: Добровольский, Масалов, Шевчук и другие. Находился в то время в числе сотрудников посольства и представитель Института востоковедения АН СССР Г. Ф. Кунадзе. Будучи в должности первого секретаря, он занимался в основном советско-японскими культурными и научными связями, ничем не выделяясь на фоне других дипломатов его возраста.
Приятным для меня совпадением обстоятельств было пребывание в Японии в течение полутора первых лет моего друга юности Виктора Васильевича Денисова, который в ранге советника-посланника возглавлял советское консульство в Осаке. Не раз в те годы приезжал Виктор в Токио и проводил часы досуга в кругу моей семьи. А спустя полгода после нашего приезда в Японию я вместе с женой и сыном приехал на машине в Осаку и там гостил у Виктора. В дни нашего пребывания в Осаке мы ночевали в консульском особняке в просторной квартире, предназначенной для важных персон, прибывавших в Осаку из Москвы, столовались же в соседней квартире генерального консула, то есть у Виктора и его жены.
Консульские работники в Осаке жили в те времена более спокойной и вольготной жизнью, чем посольские работники в Токио. Работали они в просторных помещениях особняка-дворца, главный зал которого был украшен дорогими люстрами. художественной резьбой по дереву и чеканкой по металлу, выполненной не кем иным, как прославленным скульптором Зурабом Церетели, трудившимся там несколько месяцев. Но еще приятнее, чем условия труда, были у наших работников в Осаке условия их отдыха: на территории консульства находились и теннисные корты, и сауна, и бассейн и другие спортивные сооружения. Как выяснилось позже, многие мидовские работники-японисты старшего возраста стремились стать генеральными консулами в Осаке. Потому-то сроки замены начальства и рядовых сотрудников оказывались там короче, чем в Токио. Вслед за Денисовым генконсулом в Осаке стал Горбунов, а затем года через два его сменил Алексеев.
