Получасовая беседа с Г. С. Улановой, сидевшей за столиком, на котором стоял мой портативный магнитофон, была ограничена тематически лишь моими вопросами и ее ответами о японском балете. Тем не менее эта беседа глубоко запала в мою память. Запомнилась прежде всего скромная манера поведения великой балерины, ее нежелание чем-то выделить себя и в то же время высокая культура ее речи. Свои мысли она выражала в простых, точных и грамматически безупречных фразах без свойственных многим театральным деятелям смачных словечек и претензий на оригинальность. Да и одета была Уланова просто, без всяких излишеств, а на ее приятном русском лице я не заметил какой-либо яркой косметики, обычной для актрис пожилого возраста.
Но эта подкупающая скромность ее облика именно и впечатляла японцев. И в театре, и в гостинице они проявляли к ней максимум почтения.
Не все, конечно, выдающиеся деятели советской культуры вели себя одинаково. Некоторым из них, как мне тогда казалось, не всегда хватало скромности. Довольно капризно вел себя с японцами, по их отзывам, наш известный дирижер Евгений Светланов, симфонический оркестр которого гастролировал в Японии с повсеместным успехом. Жена Светланова на прощальном приеме попросила меня непременно опубликовать в "Правде" информацию о гастролях мужа, а когда я сказал, что плохо разбираюсь в симфонической музыке, она тотчас же вызвалась лично написать "рыбу" (это было ее слово) для мой информации. Я дал ей телефон корпункта, и вот на следующее утро раздался звонок из гостиницы. "Возьмите карандаш,- сказала она,- и пишите: "Сегодня в Японии с блеском завершились выступления Государственного симфонического оркестра под управлением выдающегося дирижера современности Светланова..." Далее на секунду наступила пауза, и я услышал, как она стала уточнять число состоявшихся концертов у своего мужа, который, как это было ясно из голосов в трубке, сидел рядом и слушал то, что она мне диктовала. Все сказанное ею я записал на магнитофонную ленту, но посылать в Москву не стал: уж очень в восторженных тонах писали в "рыбе" супруги Светлановы о своих успехах в Японии...
Полезное воздействие на развитие советско-японских отношений произвели в те годы частые приезды делегаций ученых, космонавтов, спортсменов и представителей различных профсоюзных объединений. Этот вал советских людей, прибывавших обычно в Японию с дружескими чувствами и симпатиями к принимавшим их японцам, сдерживал и нейтрализовал деятельность враждебных нашей стране сил, стремившихся навязать общественности свои антисоветские, антирусские взгляды. Развитие советско-японских отношений в 70-е годы шло поэтому противоречиво - в двух противоположных направлениях: одно, просоветское,- в гуще японского общества; другое, антисоветское,- в правительственных, военных и дипломатических верхах. Мне лично тогда казалось, что в сумме - в итоге столкновений этих двух противоположных течений - в те годы в отношениях Японии с Советским Союзом брали верх позитивные тенденции и что развитие этих отношений шло, хотя и медленно и зигзагами, но все-таки по восходящей линии.
КПСС и КПЯ на перепутье
между дружбой и враждой
В годы моего второго длительного пребывания в Японии в качестве собственного корреспондента "Правды" мне снова пришлось, как и в конце 50-х - начале 60-х годов, постоянно держать в поле зрения деятельность Коммунистической партии Японии. И не потому, что эта партия оказывала в те годы слишком большое влияние на ход событий внутри страны. А потому, что как представитель центральной газеты КПСС я должен был вести себя в соответствии с политическими установками нашего партийного руководства. А установки эти, как и прежде, ориентировали меня на всемерное сотрудничество с японскими коммунистами, хотя последние не очень-то шли на такое сотрудничество. Если руководители Коммунистической партии Японии то и дело позволяли себе откровенно враждебное поведение в отношении нашей страны и КПСС, то для меня возможность адекватных оценок подобной деятельности японских коммунистов была исключена. Мнение руководства Международного отдела ЦК КПСС, с которым я не мог не считаться, сводилось к тому, что мне следовало избегать негативных отзывов о политике КПЯ и воздерживаться от осуждения этой политики даже тогда, когда поведение этой партии не отвечало нашим понятиям об "интернационализме" и "пролетарской солидарности".
Вот почему, несмотря на утрату мной в те годы прежнего дружелюбия со стороны Миямото Кэндзи, Хакамады Сатоми, Нисидзавы Томио, Уэды Контиро и других лидеров КПЯ, старавшихся нажить себе политический капитал на недружественных высказываниях о нашей стране, я старался поддерживать контакты с Центральным Комитетом КПЯ и с редакцией "Акахаты" хотя бы в тех пределах, в каких руководители японских коммунистов допускали эти контакты. Что же касается моих отношений с рядовыми японскими коммунистами, то они были неоднозначными: некоторые из них, соблюдая инструкции партийного руководства, проявляли сдержанность и не желали вступать в затяжные беседы со мной, другие же, оказываясь один на один, выражали сожаление по поводу охлаждения отношений между нашими партиями, а иной раз без утайки говорили о своем уважительном отношении к нашей стране. Зная, как косо смотрит руководство КПЯ на контакты рядовых членов своей партии со мной, да и с другими советскими людьми, я в те годы старался не проявлять инициативы в установлении контактов такого рода. В своих корреспонденциях я не упускал случая, чтобы не сообщить о тех аспектах деятельности КПЯ, которые так или иначе отвечали целям и задачам советской внешней политики. Главным образом это были выступления руководства КПЯ, направленные против военного сотрудничества Японии с США на основе "договора безопасности", против присутствия на японской территории американских военных баз. Освещал я довольно подробно и выступления КПЯ против всевластия монополий, с критикой коррупции в правящих кругах страны и попыток Либерально-демократической партии ограничить буржуазно-демократические свободы и борьбу трудящихся в защиту своего жизненного уровня. А вот о различных выпадах руководителей КПЯ по адресу КПСС и Советского Союза я старался упоминать лишь вскользь или не упоминать вообще, с тем чтобы не разжигать огонь полемики. Именно такой установкой я руководствовался и при освещении заседаний XII съезда КПЯ, состоявшегося в Токио вскоре после моего приезда в Японию - в ноябре 1973 года.
Хотя я не был уверен, что получу разрешение присутствовать на съезде, тем не менее такое разрешение было мною получено. Видимо, японская сторона понимала, что в те годы почти вся зарубежная информация о КПЯ шла лишь через мою газету и что ни одна советская газета не стала бы, минуя "Правду", публиковать сообщения о съезде. Был, правда, допущен на съезд и корреспондент ТАСС Михаил Демченко, но его информация шла почти целиком для служебного пользования. Что касается иностранцев, то в зале съезда присутствовали лишь делегаты от коммунистических партий Аргентины, Франции и Италии.
Нам, советским журналистам, как и представителям японской прессы, были отведены на съезде специальные места на балконе, и в отличие от прежних времен возможности моего общения с делегатами съезда были крайне ограничены. Но меня это не огорчало, ибо ни редакция "Правды", ни работники Международного отдела ЦК КПСС в условиях "холодной войны", продолжавшейся между руководителями КПСС и КПЯ, не требовали от меня ни слишком подробных сведений о ходе работы съезда, ни тем более статей с какими-либо оценками и комментариями.
Мои сообщения о съезде носили внешне сугубо информационный характер. Но это только на первый взгляд. Ибо нельзя было излагать без оговорок заведомо недружественные, да и к тому же и несправедливые выпады лидеров КПЯ в адрес нашей страны, обвинявшейся в "ревизионизме", "сговоре с американским империализмом" и прочих надуманных "грехах". Поэтому мне приходилось в своих сообщениях о съезде КПЯ прибегать к таким формулировкам, которые позволяли бы нашим читателям почувствовать мое негативное отношение к антисоветским высказываниям руководителей КПЯ. Но в то же время эти формулировки не должны были восприниматься как открытый спор с японскими коммунистами, иначе это дало бы руководству КПЯ пищу для обвинений "Правды" во "вмешательстве во внутренние дела КПЯ".
