- Это... электростанция? - еле выдавил из себя наконец Стефан, чтобы нарушить тягостную тишину, которую лишь подчеркивало лившееся из окон гудение.
И тот, и другой промолчали. Только теперь Стефан разглядел в окне еще одного - невзрачного старика, над лысым черепом которого вилась легкая дымка волос. Его синий комбинезон едва можно было разглядеть в кромешной тьме за окном, в доме. Молодой зыркнул на товарищей, повернулся опять к Стефану, стараясь, однако, не смотреть ему в глаза, и с угрозой в голосе заметил:
- Тут лучше не ходить.
- Что? - вырвалось у Стефана.
- Лучше не ходить, говорю. На баншуца [охрана железной дороги, охранник (от нем. bahnschutz)] можно напороться или еще что, и будет нехорошо.
Старший - тот, что без уха, - тут же встрял:
- Подожди, сынок. Вы сами откуда будете?
- Я? Из лечебницы. Я врач. А что?
- А-а, - протянул безухий и, чтобы удобнее было продолжать разговор, оперся рукой о землю. - Вы - доктор этих?.. - Он щелкнул пальцами около виска.
- Да.
Губы безухого чуть растянулись в бледной улыбке.
- Ну, это ничего, - сказал он.
- Разве нельзя здесь ходить? - спросил Стефан.
- Отчего же? Можно.
- Как же так? - переспросил Стефан, сбитый с толку. - Это не электростанция? - предпринял он еще одну попытку.
- Нет, - впервые подал голос старик в окне. За его спиной во мраке поблескивала медь проводов. Он высунулся из окна, чтобы выбить трубку, из чересчур коротких рукавов комбинезона по локоть вылезли руки - высохшие, все в веревках сухожилий. - Это подстанция шестьдесят ка-ве на пять, закончил он, принимаясь набивать трубку.
Стефан и этого не понял, но, изобразив, что ему все ясно, спросил:
- Это вы даете нам электричество в санаторий?
- М-гм, - промычал старик, затягиваясь трубкой так, что ввалились щеки.
- Но сюда можно ходить? - невесть зачем еще раз попытался выяснить Стефан.
- Можно.
- Но вы же говорили... - повернулся Стефан к молодому, который все шире растягивал рот в улыбке, показывая острые зубы.
- Я - да, - помолчав, сказал он.
Стефан так и стоял над ними, и безухий счел нужным все растолковать.
- Он не знал, кто вы такой, - начал он, постреливая в Тшинецкого маленькими глазками. - Молод еще, вот и ошибся. Да и вы, уж извините, сами из себя на лицо такой черный. Ну, вот и оттого.
Заметив, что Стефан все еще ничего не понимает, он дружелюбно ткнул его пальцем в колено.
- Ну, подумал он, что вы из Бежинца, из тех, кого сейчас свозят со всей округи...
Он показал, будто правой рукой чем-то обвязывает левую, и тут уж Стефану все стало ясно. "Он меня предостерегал, приняв за еврея", сообразил Стефан. Такое порой с ним случалось.
Безухий внимательно смотрел на него - как он теперь поведет себя, не обидится ли, но Стефан молчал, только покраснел немного. Безухий, как человек бывалый, счел приличным чем-нибудь загладить неловкость.
- Вы, господин доктор, в больнице ведь работаете? - начал он. - А я вот - здесь. Вох я, мастер-электрик. Но в последнее время не работал, болел я. Жалко, про вас не знал, господин доктор, - лукаво добавил он. - Спросил бы совета.
- Вы болели? - вежливо поинтересовался Стефан. Он продолжал стоять, возвышаясь над ними, и все никак не решался уйти. Это было его бедой - не умел ни завязать разговор с незнакомым человеком, ни закончить.
- Да, болел. У меня вышло так, что сперва я видел одним глазом в одну сторону, а другим - в другую, после все перед глазами стало ходить колесом, без остановки, а нюх у меня такой сделался, что ой-ой-ой!
- И что? - спросил ошеломленный таким описанием болезни Стефан.
- А ничего. Само прошло.
- Не само, не само, - укоризненно попенял ему старик в окне.
- Ну, не само, - послушно поправился Вох. - Поел я горохового супца с грудинкой копченой, такого жирнющего, что ложка стояла торчком, спиртика с душицей, значит, пузырек высосал, и как рукой сняло. Это мне кум так присоветовал - вот, который в окне стоит.
- Это замечательно, - проговорил Стефан, торопливо кивнул всем троим и быстро ретировался, опасаясь, что Вох станет допытываться, какая это была у него болезнь.
И, только взобравшись на ближайший холм, посмотрел назад. Там, на дне мягко закруглявшейся котловины, стоял красный домик. На первый взгляд никого в нем нет, из широко распахнутых окон плывет бесконечное, басовитое гудение - оно долго еще преследовало Стефана на обратном пути в больницу, слабеющее, размываемое порывами ветра; наконец оно слилось с жужжанием насекомых, носившихся над освещенной солнцем травой.
Приключение это цепко впилось в память Стефана, а пустячные, в сущности, его подробности настолько очаровали молодого врача, будто в них был заключен какой-то таинственный смысл. К тому же в воспоминаниях эпизод выглядел таким красочным, что поделил время на два периода, и в мыслях Стефан неизменно возвращался к этому происшествию всякий раз, когда надо было восстановить в памяти ход больничной жизни. Он никому не рассказал о случившемся, да и какой в этом был бы толк. Может, Секуловский и нашел бы литературную изюминку в том, как мастер Вох описывал свою болезнь, но Стефана занимало совсем другое. Что? Он и сам не знал.
После утреннего обхода он отправлялся на прогулку по окрестностям, прихватив с собой "Историю философии", а поскольку чтение ее шло довольно туго (он винил в этом жару, стыдясь признаться себе, что его вовсе не интересуют тонкости онтологических систем), Стефан стал прихватывать и другую книгу, которую дал ему Каутерс, "Сказки тысячи и одной ночи" прекрасно изданный толстенный том в сиреневом кожаном переплете. Миновав лесную опушку, он устраивался в красивом уголке под тремя огромными буками с гладкой, обтягивающей стволы корой (ему представлялось, что так именно должны выглядеть каучуковые деревья) и, спустив ноги в заросшую брусникой яму, жмурясь от солнечных бликов, проносившихся по желтоватым страницам, читал о приключениях торговцев, цирюльников и чернокнижников Кашмира, а "История философии" отдыхала рядом, брошенная на бугорке сухого мха. Он и открывать ее больше не пытался, но продолжал носить с собой, словно в укор самому себе.
