– Чисто.

Не совсем. Он не прошел вдоль дальней стенки. Хозяйку не заметил. Она и теперь там. Ее ранило осколком, но она успела спрятаться в глубине. Не смогла после остановить кровь. Хотя подвал поистине огромный, узкий и длинный с разветвлениями, и мы вряд ли ее «обнаружим».

– Вперед, – разрешил Ушаков.

Расположились сносно. В этот погреб не проникал ни один луч дневного света. Двери дубовые пригнаны – мышь не проскочит. II сверх того запасливая бабка, помимо бочек с огурцами, оставила для нас две керосиновые лампы позапрошлого века, россыпь спичечных коробков – прошлого, и две пластиковые канистры нынешнего столетия. В одной бензин, в другой, как оказалось, – низкооктановый первач, который запросто горел от спички.

Бойцы оживились, будто кто-то начал дергать за ниточки резвее. Мы с Сотником вскрыли перевязочные пакеты и перебинтовали раненых. Один лежал с раздробленной ключицей, пуля прошла навылет. Я вспорола рубаху, обработала рану и примотала руку от локтя к животу, тогда он смог свободнее вдохнуть. Легкое не задето, и кровь остановили вовремя. Если не вслушиваться – порядок. А на деле плечо хрустело при малейшем движении, как ранний снег. Мы перешучивались про «до свадьбы…» и «в рубашке…», но оба знали: парню требовался хирург – чем раньше, тем надежней. Слишком много осколков.

Второй боец отделался ушибом и царапиной, распорол лицо о камень при падении. Бровь его оттягивала влево гигантская малиновая шишка, скулу под ней косо прерывала бордовая полоса. Пара десятков швов ото лба и до подбородка ему не помешала бы, но, в общем, и так сойдет. Этот молча плакал девичьими крупными слезами, стекавшими в рваный малиновый желоб в щеке. Выглядел поистине устрашающе, но на самом деле был куда стабильней первого.

Рядовой Гайдук уселся на бушлат, нежно поглаживал ладонью массивные бревна стен, измеряя расширенными зрачками пустоту черного прохода в глубь подвала.

– Если следили, как мы вошли, накроют нас т-ут, как свиней. Одной гранатой. Всех на хрен, – нараспев сказал он.

– Если б видели, сняли бы сверху. Проще. Что ждать, пока заляжем? – резонно возразил Ушаков. – Рисковать, вязаться в ближний бой. Смысл? Здесь сложный коридор и надежные двери. Одной гранатой не возьмешь…

– Кого-то мы все ж, видно, зацепили. Ребятам стало не до нас, – с надеждой предположил Сотник.

– А-аки крысы в поганой н-норе, – гнул Гайдук свое, не отводя взгляда от хода.

– Вот и попробуй, выкури крыс.

– Что там пхэ-робовать, блядь…

Ушаков прервал жертвенные излияния:

– Рядовой Гайдук!

– Я.

– Отправляйтесь наверх. Присмотрите за входом. Не высовываться, наблюдать от двери. В случае чего разрешаю открыть огонь.

Гайдук простонал недовольно, но поднялся.

– Жрать охота – это да, – заявил Котов.

Эта вульгарная заявка внезапно разрядила напряжение, хотя не все предполагали, что способны что-то проглотить. Я тоже. Но разогрели воду, вскрыли сухпаек. От очага расползся плотный запах горячей жирной пищи.

В закрытом пространстве легче распространяется иллюзия безопасности. Тогда, в стенах подвала, в атмосфере пара от разваренного мяса и лаврового листа, нами овладело безумие, одно на всех. Мы стали словно на взводе. Поначалу пытались сдержать взрывы беспричинного хохота, трясшего до колик. Тщетные усилия. Поодаль отмалчивался один Ушаков да раненые. Те двое и не могли к нам присоединиться: спали после коктейля обезболивающего с антибиотиком и релаксантом. Их расположили в дальнем закуте, чтоб не тревожить.

Веселье билось безумным привязанным зверем. Мы живы! Ничего забавного мы не говорили, нас заводило любое слово, сказанное невпопад. Снежный ком катился, нарастая нелепой фразой, полусловом, жестом и даже просьбой повторить. Хохоту дыхания не хватало. И эхо неслось по черным коридорам погреба мощным хором, и от него мерещилось, что нас гораздо больше, чем теперь.

Что это? Казалось, я все понимаю, но не могу остановиться. Не первую минуту я думаю, что качусь без тормозов, и мне нужна затрещина повесомей…

– Отставить разговоры! – вдруг крикнул Ушаков.

Голос его прозвучал тонко и визгливо, будто гавкнул молодой щенок. Мы обсмеяли это истерично, но вскоре иссякли досуха. Встала скрипкая тишина.

– Довгань, наверх. Смените Гайдука. Сотник, что со связью? – без эмоций продолжал Ушаков.

– Ноль. Нету, – прошептал осипший Сотник.

Командир кивнул, будто не сомневался.

– Наверх с трубой. Составьте компанию Довганю. И продолжайте вызывать! Остальным отбой. Всем остальным отдыхать! Выдвигаемся с наступлением темноты. Попытаемся снять своих с высоты. После всем составом поднимемся обходной тропой и в ночь будем возвращаться к нашему блокпосту.

Коротко вскинулась волна агрессивного раздражения и схлынула в досаду больше на себя, чем на приказ.

Бойцы разлеглись на сырых досках пола. Отсеков у нашего убежища было достаточно для всех. Но большинство ребят осталось плотной группой. Я выбрала пустой отводок и легла одна за тонкой дощатой перегородкой.

Крепло натужное, живое в скрипах, вздохах или возне, безмолвие. И в нем единой для всех черной ямой, как братская могила, развёрстывалось страшное похмелье.

Смерть.

«Всем отдыхать».

Вот она, здесь и теперь. За ближней деревянной переборкой притихла в позе мертвой бабки. Ждет. Требует меньше секунды.

«Всем отдыхать. Вы можете понадобиться. А может – нет… не суетитесь, вы уже мертвы!»

Я ведомый.

Нет, мы не на прогулку шли. Мы здесь, чтоб защищать единство Страны. Не на словах, а въяве подставляясь под огонь противника. В бою! Но лечь тут, на пригорке, с тремя дырками поперек? Впустую, не успев увидеть неприятеля в глаза?! Как могло выйти, что взвод в собственном тылу за минуту потерял четверть состава? Как же срочники, а их во взводе три из четырех?! В том, что они здесь, их воли нет! Они погибли только потому, что в паспорте им больше, чем восемнадцать, но все же меньше двадцати восьми.

Кто так решил?

Я лишь ведомый.

Мы оказались не готовы.

Чья это ошибка?

Я – ведомый. Думать – не мое!

Но думалось, думалось, думалось.

«Геройски… героически», – тикало в голове.

Те трое на уступе. Они погибли в бою. Вне сомнений, героически. Только вряд ли успели что-либо понять!

Нашей боевой задачей было пополнить расчеты артиллерийской батареи, базировавшейся на освобожденной от врага и зачищенной территории за два десятка километров от новой линии соприкосновения с силами сепаратистов.

Нас было двенадцать, и девять теперь.

Этого не должно было случиться. Всего Этого Не Должно Было Случиться!

Снаружи стоял белый день. Спать мы не могли, но, выхолощенные событиями этого дня, теперь словно впали в оцепенение.

Мысли пухли, распирая виски, я не могла остановить их путаный поток, как привыкла делать при других обстоятельствах. Безотчетно я грубо набросала план ситуации, в которой пулеметчик не был случайным одиночкой.

Всплыли в памяти слова капитана «Вы входите в кишку». Что, если за нашей спиной противник успел передислоцироваться и отрезал нам путь к отступлению? И нет связи… вразумительного финала мой план так и не получил.

Бессонное ожидание жгло вхолостую. Облегчить душу разговором мы не могли: не клеилось. Друг друга мы знали шесть часов. Знакомы ближе были двое-трое, и те встречались изредка на стрельбище. А после развеселого утра мы вовсе избегали смотреть друг другу в лицо, будто объединенные общим постыдным секретом. Страхом?

Вдруг Котов хмыкнул, потянулся за пределы скупого светлого кружка от керосинки и из полумрака пнул поближе канистру с самогоном.

– Опа!

– Ты ничего не перепутал? – ровно уточнил Ушаков.

– Не, командор. Мы так, понюхать. По полтосу в одно лицо. Готов вторично за сегодня взять роль королевской собаки.