- Конечно, у меня есть козырь в запасе. Я хорошо подготовился. У тебя же черный пояс по оригами – вдруг ты и меня свернула бы в лягушку.

Скорее любимого брата – за чересчур длинный язык и пальцы, запачканные денежками, полученными грязным путем.

- И что за козырь?

- Ты все еще должна мне желание.

Я дернулась, но он положил подбородок поверх плеча, и я не смогла даже повернуться, чтобы убедиться, что сказанное не шутка.

- Поправь меня, если я не так поняла. Ты по-соседски вызвался помочь найти мои пропавшие вещи, возил по городу несколько часов, глядел на мой стриптиз, судил меня за учебу, за неподходящих друзей, ты даже избил парня, вся вина которого только в том, что когда-то я думала, будто он мне нравится. И все это время знал, что сумка, ради которой я так изворачиваюсь, лежит у меня под ногами. Какое желание я осталась должна?

- Я не прошу готовить мне ужин, стирать вещи и называть господином. Всего-то одно маленькое желание – ты еще легко отделалась.

- Странный способ просить прощения, не находишь?

- И не собирался. Мне нужны мои пять свиданий, потому что я не хочу быть тебе соседом, другом и еще бог знает кем. Ты сказала: этого хватит, чтобы убедиться, что ты по-настоящему мне нравишься, и если так, я готов это доказать.

Под сердцем заныло – так сильно, что я не смогла сходу определить, вызвано это болью или же приливом неизвестного чувства, горячего, как входящий в атмосферу метеор. Мне бы глотнуть ночного воздуха, чтобы хоть на чуть-чуть ослабить этот жар. Чего доброго он мог растопить двадцатилетние залежи льда, до которых не добирались еще ни одно слово и ни один взгляд. А я боялась расплакаться. Наверное, больше, чем влюбиться.

- Пять свиданий? – переспросила поскорее, пока голос не принялся дрожать. – Не припоминаю такого. Кажется, я говорила пять сотен. Готов ждать так долго?

Думаю, ему было непросто сохранить самообладание. Я ощутила, как его грудь подалась вперед, потом замерла и отхлынула, увлекая меня за собой. В ней теснилось невысказанное, возможно – по-прежнему опасное и пугающее, но совершенно точно – согласное на все, что бы я ни придумала ему в наказание.

- Я терпеливый, – шепнул на ухо. – Но еще я очень настойчивый.

- Вот и договорились, – вернула я ему. – Мое любимое сочетание.

16.

Стас не соврал. Он оказался не просто терпеливым, а до безумия выдержанным и спокойным, как бы я ни испытывала его. А мне хотелось его уязвить, особенно поначалу. Наверняка он все же чувствовал себя виноватым, хотя и отрицал в своей любимой манере – словно заманивающий в свои сети паук:

- Я готов повторить все хоть сейчас.

Но на деле он позволил вить из себя веревки, прекрасно понимая, что буре, которая все еще не утихала у меня на душе, требовался выход. Это самое искреннее извинение – принять на себя все удары для того, чтобы однажды я в ответ приняла его – как человека, ближе которого у меня еще не было. И для этого не потребовалось пятисот свиданий, хотя и пяти оказалось недостаточно.

При этом вел он себя безупречно. Настолько безупречно, что у меня порой сводило скулы от внутренней борьбы – самой взять его за руку, самой поцеловать на прощание. Он не делал ни одного шага навстречу, кроме как подъехать на своем монстре к магазину в один и тот же час. А потом ждать, когда я выйду и снова преодолею пропасть.

Только в тот, первый, вечер он обнимал меня так крепко и говорил без тени загадки:

- Потому что ты моя, Саша.

Все последующие десятки он не прикоснулся ко мне и пальцем. Даже в кино, укладывая на общий подлокотник руку, заявлял, напуская на себя серьезный вид:

- Это моя территория, а это твоя, только попробуй переступить – и я вызову полицию.

И я скрипела зубами, но ютилась, приткнув ладони на коленях, как примерная школьница, пока не поняла, что он подначивает, проверяет, насколько я готова к следующему рывку. И когда в этой странной игре я все-таки рискнула, он победно улыбнулся, но только дождавшись, пока в зале погаснет свет – чтобы не обидеть меня.

Изучая его пальцы в темноте, то переплетая со своими, то очерчивая каждую шероховатость, я по-новому узнавала его и после окончания сеанса порой не могла припомнить ни одной подробности просмотренного фильма. Стас пускался в пространные обсуждения, а я только смущенно хмыкала, потому что не знала даже элементарного – детектив или мелодрама. В конце концов, эти фильмы все на одну картинку.

Не знаю, откуда в нем взялась эта невероятная стойкость, потому что о своем прошлом он рассказывал вещи, которые только подтверждали многие из тайных страхов, выросших еще в пору нашего соседства. Каким неуправляемым подростком был, сколько бед принес родителям своей непокорностью и удивительной способностью влипать или в драки, или в неприятности из-за глупого пустяка, а иногда – и в то, и в другое вместе взятое. Как не заботился ни о себе, ни о других, пока не обнаружил, что стоит на краю в одиночестве.

- Я долго жил в пустоте, – однажды сказал он мне. – Чтобы понять, чего я стою, пошел армию, а когда вернулся – родителей не стало. Они ушли друг за другом, так и не дав мне возможности что-то исправить. И я потерялся. Пока не встретил тебя.

Меня. Этого поражало еще сильнее. С его первой попытки познакомиться, когда я бежала сломя голову, роняя остатки достоинства на ступеньки, я так ни разу и не вылезла из своей раковины, чтобы хоть сколько-нибудь заинтересовать его. Наоборот – юлила, прятала взгляд, отказывала даже в минутке своего внимания, придумывая дурацкие отговорки. А когда, заперев дверь, прислонялась к ней с обратной стороны, всегда шумно выдыхала – пронесло, я в безопасности. А он все это время слушал. И ждал.

Когда я набралась смелости и спросила, как получилось, что он заметил именно меня, Стас рассмеялся:

- Ты же была такой забавной! Мышка-трусишка.

- Мышка? – Я не смогла сдержать своего разочарования, хоть и понимала, что он прав. Суета, которую я поднимала, очень походила на мышиное копошение при виде кота.

- Трусливая и весьма целеустремленная. Я никогда не стремился к чему-то настолько же сильно, как ты – к учебе. Я засыпал, а ты еще занималась, просыпался – а за стенкой слышался стук по клавишам. И не понимал: когда ты спишь? Когда ешь? Как вообще умудряешься не свихнуться от зубрежки?

- Можно подумать, ты казался идеальным парнем, – проворчала я. – Пугал меня до дрожи в коленках.

Моя боязнь становилась больной темой. В нем что-то содрогалось всякий раз, как я малодушно сдавала назад – словно напоминало о непрожитом, старом. И пусть он все еще мог вспылить – я видела это в глубине черневших в такие моменты глаз, – ни разу даже движением мускул на лице Стас не дал мне повода испугаться. Он напоминал дикого зверя, который устал от самого себя, и в то же время обнаруживал столько нерастраченной нежности…