— Проходите сюда, — сказал профессор Тиллман.

Мы пошли за ним за дом, к чему-то похожему на теплицу, при виде которой я улыбнулся.

— О, это великолепно.

Фактически у профессора был свой собственный дом бабочек.

— Да, неплохо, — согласился он скромно, первым заходя внутрь.

Я положил куст у двери, а профессор поставил контейнер с бабочками на скамью и медленно снял с него крышку. Потом осторожно поднял одну срезанную с куста ветку и перевернул ее. На ней была одна бабочка, и она, словно здороваясь с нами, расправила крылышки.

Профессор рассмеялся.

— Ну, и тебе привет.

Как оказалось, выжили только четыре. Дно контейнера стало кладбищем для пяти полностью взрослых особей.

— Я старался спасти их всех, — пробормотал я.

Джек погладил меня по спине. Его мягкая, безмолвная поддержка значила для меня очень много.

— В корнях куста есть личинки, — сказал я. — Надеюсь, они выжили.

Профессор просиял.

— Сегодня ты сделал выдающееся дело. — Подойдя к кусту, он присел рядом на корточки и долгую минуту обследовал месиво из корней, грязи и муравьев, а затем поднял глаза и улыбнулся. — Думаю, сынок, ты спас целый вид.

К тому времени, как мы поместили четырех выживших бабочек в специальную камеру, а личинок в инкубатор, наступил полдень. У меня уже слипались глаза. После насыщенного адреналином дня я начинал разваливаться на части.

— На сегодня мы сделали все, что могли, — произнес профессор. — Тебе следует отдохнуть. А завтра мы решим, что делать дальше.

Я кивнул. Он был прав.

— О, профессор Эстерли сказал мне, что рассчитывает быть причастным к открытию. Я вежливо послал его.

Джек фыркнул.

— Я слышал тот разговор. Он был не таким уж и вежливым.

Я пожал плечами, а профессор Тиллман рассмеялся.

— Потому-то, сынок, я и попросил найти эту бабочку тебя, а не кого-то еще. Из-за твоей поразительной целеустремленности. Я не говорю, что любой другой лепидоптерист не рванул бы в пожар, чтобы спасти бабочку, но ты понравился мне еще тогда, когда я прочел твою диссертацию, которую можно было бы озаглавить: «Вся ассоциация лепидоптеристов действует неверно, потому что они идиоты».

— Не может быть! — ахнул Джек и, распахнув глаза, уставился на меня. Я пожал плечами.

— Еще как может, — ответил профессор. — Это было отличное чтиво. Примерно то же самое я сказал в семьдесят восьмом специальному уполномоченному по вымирающим видам, поэтому знал, что мы с тобой прекрасно сработаемся.

Я обнаружил, что улыбаюсь ему.

— Иногда людям нужно услышать неприятную правду. То, что она неприятная, не значит, что ее нужно умалчивать.

Профессор широко улыбнулся.

— Именно так.

Тут я подавил очередной зевок, и Джек пожал руку профессору.

— Приятно было познакомиться с вами, но мне лучше доставить его домой, пока он не уснул прямо на полу.

— Да, на сегодня мои силы иссякли, — признал я. — Но я вернусь после завтрака. Спасибо, профессор Тиллман.

Он улыбнулся.

— Это тебе спасибо. Если б не ты, бабочка была бы потеряна. И пожалуйста, зови меня Уорнер. — Он помолчал. — И еще тебе стоит подумать о том, как назвать ее. Бабочку, то бишь. Ты нашел ее, тебе и называть.

Что?!

— О, нет. Я не могу. Я бы никогда не нашел ее, если б не вы. Вообще, я бы никогда не нашел ее, если б не Джек. Он отвез меня посмотреть на тасманийских дьяволов, и там я нашел бабочек. Но меня даже не было бы в Тасмании, если б не вы.

Уорнер поднял руку, ставя тем самым точку.

— Ты нашел ее, тебе и называть.

— Тогда я назову ее медянка Тиллмана в честь человека, который нашел ее первым.

Глаза профессора Тиллмана наполнились слезами, и он прочистил горло.

— Что ж, это честь для меня.

Я просиял в ответ.

Когда мы уходили, он махнул на куст.

— Ребята, заберите бурсарию. Здесь у меня ее много. А этот куст посадите где-нибудь, поглядим, кого он сможет привлечь.

Я улыбнулся Джеку.

— Я знаю одно отличное место.

Глава 13. Джек

Две недели спустя

Жизнь в последние две недели изменилась, и, несомненно, стала во много раз интереснее. Лоусон не уехал в Мельбурн. Учитывая, что медянке Тиллмана присвоили статус нового вида, то Лоусон — к большому огорчению профессора Эстерли — стал ведущим лепидоптеристом, ответственным за находку.

Когда босс попытался подсидеть его на этом месте, Лоусон просто связался с главой университета и председателем ассоциации лепидоптеристов и объяснил им о том, как именно все пойдет дальше.

Он останется в Тасмании, чтобы наладить работу по изучению и защите медянки Тиллмана. Он будет ведущим лепидоптеристом, а они окажут все возможное содействие. Никаких вопросов, ни споров.

Так все и вышло.

Я был бесконечно счастлив. Потому что это значило, что он остается в Тасмании.

Я предложил ему переехать ко мне. Сказал, что влюбился в него, а он в ответ обнял меня, поцеловал и признался, что чувствует то же самое. Бабочки в моем животе трансформировались в любовь, сказал он. Самая выдающаяся метаморфоза. От его слов мое сердце запело.

Но он решил, что съезжаться нам еще рано. Я понимал, чем он руководствовался — в конце концов мы знали друг друга всего три недели, — но все же был немного расстроен.

В день, когда я увидел его на полу в моей гостиной, одетого в пижаму и с Розмари под боком, я захотел этого на постоянной основе. А когда он чуть не погиб во время пожара, определился со своими приоритетами и со своим сердцем окончательно. Но он считал, что нам пока рано жить вместе, и я уважал его решение.

Он арендовал дом в Лонсестоне и перевез туда свои вещи. Неделю, пока их доставляли из Мельбурна, он жил у меня. И то была невероятная неделя, с чем согласился даже он сам. Мы разговаривали, смеялись, готовили вместе, а секс был просто потрясающим. Но Лоусон не хотел торопить события из опасения разрушить то, что могло стать чем-то чудесным. Он и правда посадил бурсарию рядом с розмарином с северной стороны моего дома. Для него это было практически обещанием надолго остаться со мной. Ну а мне дарило надежду, что если через год или два — или даже десять — там поселятся бабочки, то он будет здесь, чтобы это увидеть.

Но в Лонсестоне была его работа, поэтому для него имело смысл жить именно там. Я говорил себе, что Лонсестон намного ближе, чем Мельбурн, и что сорок пять минут езды это ерунда. Во вторую неделю мы провели врозь всего пару ночей, и, хотя это позволяло мне сосредоточиться на работе, я скучал по нему.

Но он пригласил меня и, конечно же, Розмари к себе на выходные и, когда я приехал в пятницу вечером, поздоровался со мной потрясающим поцелуем.

— Как дела на работе?

— Хлопотно. Мы минимизируем ущерб и осуществляем планы по восстановлению, — сказал я и снова поцеловал его. Через неделю после пожара я привез Лоусона на место, где он нашел медянок Тиллмана. Там все было выжжено. Не уцелело ни единого деревца, и это было отрезвляющим напоминанием о том, как близко он был к тому, чтобы погибнуть. — Работы на целый год. А что у тебя?

Он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались морщинки.

— Все отлично. Завтра покажу тебе кое-что.

— Может, покажешь сегодня?

Он покачал головой и, взяв меня за руку, потянул в спальню.

— Не-а. У меня другие планы на сегодняшний вечер.

— Да-а? И какие же?

— Ты.

***

Лоусон приготовил мне завтрак, мы оделись, и он повез меня в дом Уорнера Тиллмана. Я был здесь несколько раз, но Лоусон приезжал сюда каждый день. Пока он обходил вокруг дома, мы услышали голос профессора.

— Сюда, мальчики.

Лоусон бодрым шагом прошел прямиком внутрь. Он пребывал в таком восторженном настроении, и мне было радостно видеть, как он руководит своей собственной командой и добивается улучшения условий существования видов.