Я отшатнулся тоже. Электричество пронизало каждый нерв в теле, отбросило слабость и головокружение, и даже Тень на пару секунд оторвалась от меня.

Впитать это. Выпить. Стать больше, стать сильнее. Неважно, что убил его не я – я могу впитать его жизнь и силу. Он был силен, этот парень с татуировкой и отрубленным пальцем. Я смогу поставить второй барьер – и защитить оставшихся детей. Защитить себя. Мне больше не нужно будет приглашение города. Я выпью его жизнь – и стану здесь своим, как будто был рожден в Каррау.

Но при этом уничтожу полностью того, кто не зная меня, не будучи ничего мне должен, раненным, вернулся за мной среди ночи.

Я схватил эссенцию, движущуюся положенным всем смертным путем – туда, где её сожрут хищники, чья роль в этом и состоит: выпить, упростить, испражниться. Выплюнуть твердые осколки. Оставить энергию себе, а материю вернуть в экосферу.

Я держал гибкую, сильную, извивающуюся как угорь, сердцевину Давида. Который сегодня впервые убил. Избежал смерти. А затем умер. Она жгла руки и жгла лицо. Пока я не позвал его по имени.

– Давид. – Шепот, ибо горло мое сухо. – Давид, ПРОСНИСЬ!

Вливая в него немного своей силы – а остальное он потянул сам. Заворачиваясь в нее, как в саван, удерживая ею ткань личности – и тень. Я раскрыл руки, с напряжением выдыхая – в него. Отпуская парня – отрывая от себя.

Лошадь ближайшего мана попятилась. Вторая – встала на дыбы, отбросив алую тень.

Давид был в доспехах.

Его тонкое тело носило нагрудник и пластины на бедрах и походило на то, что лежало на земле, как старший брат на младшего. Острее и жестче черты лица. Плечи непропорционально широки. Светлые волосы длиннее и торчат в разные стороны, словно моток проволоки.

Давид закричал – я не слышал звука – но он кричал, разворачиваясь к ближайшему ману, и замахиваясь коротким гладиаторским мечом.

Всадник дернул лошадь назад – но не успел. Давид всадил нож ему в бедро и провернул. Глаза Давида сверкали. Собственный свет их, заглушающий сияние мана. Схватив всадника за раненую ногу, Давид дернул его вниз, и, сбросив на землю, перерезал горло. Лошадь вскинулась. Давид мимоходом рубанул её мечом по шее и атаковал второго мана.

Я подобрал кукри с земли – рядом с неподвижной рукой Давида-тела, и встретил им зубы лошади. Ее зубы щелкнули у моего плеча – пока третий всадник обрушивал мне на голову край щита. Призрачное железо прошло сбоку, не коснувшись, но обдав жаром. Копыта мелькнули рядом с лицом.

Тяжесть и белизна. Тварь подмяла меня под себя, пытаясь раздавить, парализуя. Не настоящим весом – но другим, не менее невыносимым.

Сейчас крик Давида я услышал – боевой клич, от которого холодели кости. Секунда – и тяжелая белизна исчезла. Лошадь билась на земле рядом, фонтанируя сияющей кровью и едва не задевая меня ногами. Всадник попытался достать тяжелым мечом Давида – два взмаха мимо, – пока не упал с лезвием в груди. Меч Давида пробил его доспехи насквозь – но остался в них.

Давид, разворачиваясь, выдернул копье-луч, застрявшее в его неподвижном теле. Метнул в четвертого мана.

Четыре.

Но было семь.

И все же – четыре. Все на земле, распадаются влажными белыми сгустками. Сгустки разделялись на тяжелое – оно уходило, впитывалось в камни. И легкое – серебристые нити, тянущиеся вверх, в небо.

Трое из семи манов бежали.

Давид остановился, тяжело дыша. Открыл ладонь, с удивлением на нее глядя. Провел пальцами по волосам. Он остался единственным светом, фонарь рядом с гаражом погас.

И этот свет тоже таял.

Серебряное сияние его глаз тускнело.

С нескрываемым, чувственным почти, удовольствием, Давид встал ногами на лужу, в которую превратился ближайший всадник. Разбросал ее босыми стопами, растоптал. Захохотал беззвучно. Расстегнул железный доспех, собираясь помочиться на останки враги. Замер. Вновь посмотрел на свои руки.

Он не делался прозрачным. Он разматывался. На этот раз на три составных, а не две: в землю, в небо, и одолженное – в меня. Азарт боя ушел, его убийца мертв, ничто больше Давида не держало.

– Эй! – Я прыгнул на него, замахиваясь кукри.

Давид отшвырнул мою руку, двинул кулаком в грудь – отбрасывая меня назад. Пытаясь отбросить.

Я успел вцепиться в его в пояс. Двинул ногой в живот – но попал по бедрам, он успел развернуться. Колено онемело от удара по железу.

Давид отодрал меня от себя, прежде чем я успел что-то сделать. Вырвал из моих пальцев кукри и, завалив на землю, придавив коленом, занес нож – перерезать горло.

В его глазах вновь серебристым светом сияла осмысленность существования. Драться и убивать – вот для чего он жил.

Он схватил меня за волосы, чтобы открыть шею. Я захлестнул кисть этой руки цепочкой, сорванной со своего запястья. Замок тонкой серебряной нити лопнул и отлетел в сторону, звенья голодной змеей обвились вокруг кисти Давида.

Давид дернулся. Попытался освободиться. Ударил не глядя и попал в землю. Я развернулся, сбивая его, подминая теперь под себя. Набрасывая еще пару витков цепочки поверх железных наручей.

Он сопротивлялся отбиваясь. Но расстояние было – всего два шага. Два шага от остывающего на земле тела.

Давид как будто забыл, что умеет сражаться. Что в его руке все еще нож. Он лягался беспорядочно. И лицо, светлое прежде от восторга боя, исказилось от ужаса.

– Связываю тебя. – Шепнул я, свалив его рядом с телом, и вложив конец цепочки в руку мертвеца.

Ничего не происходило.

Долгий миг. На лице Давида застыл ужас. Глаза сверкали. Я добавил еще: силы, тени, долгов. Что-то… щелкнуло. Как две части пазла, сходящиеся вместе.

Давид вдохнул – закричал.

Хриплый задыхающийся крик.

Тот Давид, который лежал на земле мертвым. Который был младше, и у которого не хватало части пальца. Дух пропал… точнее – скрылся. Как улитка, в раковину. Слишком маленькую для него теперь.

Парень зашелся вторым криком, чище и громче. Повернулся, вставая на четвереньки – пытаясь размотать и выбросить серебро. Я не позволил, схватив за руку и сжав пальцы в кулак.

Давид дышал хрипло и страшно. Крики сменились рыданиями.

Плач – это хорошо. Прочищает легкие.

Сколько времени прошло? Минута? Полторы? Плохо для тела, но не критично. Что касается головы – посмотрим. Я сел рядом и завязал цепочку узлом – вместо сломанного замка, и сплавил звенья, позволив им вновь стать единым целым.

– Не потеряй.

Не знаю, слышал ли он.

Белые останки манов почти испарились.

Историк и девушка стояли, держась друг за друга, и смотрели широко распахнутыми глазами.

Где-то рядом включилась, начав завывать, как раненый зверь, сигнализация. Затем еще одна. И еще. Целый концерт.

И только я подумал, что нужно уходить отсюда, пока не появилась полиция:

– Стоять на месте! …Стоять на месте, я сказал! …Какого черта здесь происходит?!

Их было много. Их привел город. Лейкоциты, пожирающее всё внешнее, и всё мешающее. В бронежилетах, в смешных очках ночного видения, они окружили и направили на нас оружие, вряд ли зная, зачем вообще сюда примчались, и что их собрало.

Давид встал на колени и поднял руки. Его лицо блестело от слез. Парень огляделся медленно, пересчитывая полицейских, и выдохнул ругательство. На языке, которого я не знал.

Глава 3

В полицейском участке я подобен крошке стекла, которую занесло в лимфатический узел. Окружающие чувствуют колючее раздражение, грозящее инфекцией, но, связанные наложенными на себя правилами, не могут избавиться от меня.

Приемная в участке – проходное помещение с единственным окном на всю стену и тремя дверными проемами без дверей. За стеклом – решетки, на подоконнике – пепельницы. У стены ряд старых, затянутых винилом кресел.

Я прислонился к подоконнику боком, чтобы видеть оба мира: снаружи и в коридорах. Рассвет приближался – насыщенная лиловая полоска в разрыве серо-синих облаков. Люди в помещении, несмотря на ранний час, энергично расхаживали и озадаченно хмурились. В дальнем конце коридора, у кофе-машины три офицера в одинаковых немарких формах о чем-то спорили.