многих святых (не путать с современной модой на целительство).

Понятие же свободы как осознанной необходимости, по существу, атеистическое понятие. Если воспринимать Бога личностно, то что же это за суперличность, достоинства которой зависят от элементарной материи, а такая зависимость в рамках этой формулы становится очевидной; ибо что есть Бог, если не свобода сверхбытия. Всякая свобода определяется сверхбытием, то есть бытием хотя бы ступенью выше элементарного бытия. Что же это за свобода сверхбытия, которая зависит от законов элементарной жизни? В такой ситуации Бог отпадает за ненадобностью, что и доказала советская история.

Если же руководствоваться пантеистической концепцией, то эта формула - свобода есть осознанная необходимость - еще как-то действовать может, но тогда должно усложниться понимание материи, должен возникнуть своего рода духовный материализм. Большинство оккультных школ идут именно по этому пути, пытаясь приспособить или развить материю (в данном случае психофизическую сферу человека) до уровня Божественной свободы, что само по себе не плохо, но не всегда эффективно. Ибо понятие Божественной свободы не может быть умозрительным, оно должно быть экзистенциальным - через личное опытное познание, причастие, сопереживание. К Божественной свободе нельзя двигаться вслепую через обожествление материи, иначе легко ошибиться, приняв определенную степень совершенствования материи за предел Божественной свободы (например, преодоление сил гравитации). Таких соблазнов в наши дни много. Отчасти это наследие теософских и антропософских течений начала XX века, которые продемонстрировали неспособность к мистическому познанию трансцендентного через явное тяготение к магии как средству господства над миром через законы необходимости. Бердяев, как мне кажется, очень точно назвал это "космическим прельщением эпохи".

63

Современные последователи этих направлений явно тяготеют к Востоку (Индии, Китаю), но не всегда для того, чтобы черпать знание о трансцендентном, а чаще для того же господства над царством необходимости хотя бы отчасти, так как там, в отличие от христианской культуры, хорошо разработаны системы физического совершенства.

Итак, нарушение равновесия антиномии трансцендентно-имманентного очень опасно. Но где же пролегает "узкий путь", который не нарушает это равновесие? Для меня это прежде всего Иисус Христос, Его личность. Его жизнь. Его смерть. Основное в христологии - это догмат о неслиянности и нераздельности природы Бога и человека. Живой Богочеловек - начало в истории "узкого пути" для всего человечества.

Экзистенциальная возможность и необходимость познать трансцендентное в Боге через реализацию трансцендентного в человеке есть спасение имманентного в человеке и в мире; в этом эсхатологический смысл истории. Но не следует думать, что вне исторического христианства нет спасения. Дух равновесия трансцендентно-имманентного нащупывается по-разному в разных религиозных традициях, и не важно, как это определяется терминологически, важна экзистенциальная суть, дух.

Библейской культуре изначально очень свойственно трансцендентное стремление, которое можно условно назвать библейским волюнтаризмом, волей к прорыву в запредельное, волей, побеждающей слепую волю плоти, глубинной волей свободы, волей, побеждающей непобедимое. Такова трансцендентная воля Авраама, Давида, Иова и других. Благодаря прорывам этой трансцендентной воли творилась библейская история. В Иисусе Христе воплотилось ее равновесие с имманентной природой.

Это равновесие не было вынужденным, не было детерминированным, но достигнутым, завоеванным, иногда в жесточайших испытаниях, как, например, в Гефсиманском саду.

64

Логическим продолжением антиномии трансцендентно-имманентного является антиномия эзотерического и экзотерического; соблюдение равновесия здесь не менее актуально.

У исторического христианства два греха - это альянс с земной властью и упрощение учения для народа, до уровня народа, больший акцент именно на то, чтобы учение Христа было доступно каждому, в ущерб воспитанию человека до уровня восприятия тайны Христа. Внутренняя, глубинная суть искупления, спасения сберегалась для посвященных, а для простых существовал доведенный до магического уровня ритуал. Не было проблемы личности, была проблема количества обращенных, или "спасаемых". Побеждал дух демократической причастности над духом аристократической отданности, внешнего над внутренним.

Это нашло свое отражение в этике и породило психологию бесконфликтного согласия, конформизм, а также и в эстетике - в пышности храмовых украшений, обрядов.

Равновесие антиномии эзотерического и экзотерического можно определить евангельской фразой "Вера без дел мертва", когда глубина внутреннего познания оставляет заметный след не в виде символического акта, театрального действия, а в виде бытийственно значимого деяния. И чем больше ущемляется эзотерическое, тем очевиднее экзотерический экстремизм, преобладание символически значимых действий. Эзотерический экстремизм в человеческой интерпретации грозит обернуться духовным материализмом, ибо желание освободиться от обремененности плотью можно осуществить только через свободу духа, иначе это может обернуться плотской одержимостью, когда все силы будут сосредоточены на средствах "освобождения", на внешнем.

Не менее важной является духовная антиномия консервативного и революционного. "Узкий путь" этой антиномии проявляется в кризисах развития. Если равновесие не соблюдается, то развитие представляет собой крайне неуравновешенный процесс. Консервативный экстремизм

65

сдерживает уже не чрезмерность движения, а всяческое движение и может привести к абсолютной остановке. Консервативный экстремизм, как правило, разрешается революционным экстремизмом, энергия взрыва которого может быть убийственной.

В истории Церкви консервативный экстремизм порождал многочисленные ереси и духовное диссидентство, - в частности, монашество зародилось как духовное диссидентство.

Очень важными представляются и моральные антиномии. Первая - это антиномия милосердия и справедливости. Здесь человеку нащупать "узкий путь" бывает чрезвычайно трудно. Ветхозаветное "око за око" пренебрегает милосердием в пользу справедливости. В истории человечества очень разнообразно проявляется этот ветхозаветный крен.

Парадокс новозаветного милосердия - "если кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую" - не принимает плотское сознание, отдаваясь с наслаждением нескончаемой войне за справедливость до тотального уничтожения. Новозаветную интерпретацию воспринимают не как рубеж, окончание справедливости "око за око", а как модуль ежедневной практики с мазохистским оттенком.

Следующая антиномия - смирение и дерзновение. Изза постоянного нарушения равновесия этой антиномии в опыте исторического христианства понятие дерзновения приняло смысл дерзости. И как результат - дерзость атеистической доктрины, обернувшейся насильственным усмирением личности до унифицированного стереотипа.

Человеку очень важно различать, в чем смириться перед волей Божьей, а в чем положиться, скорее, опереться на свою волю, дерзнуть.

Без смирения нет покоя, без дерзновения нет творчества, а значит смерть. Беспокойное творчество - хаос. Нетворческий покой - окостенение и тоже смерть.

66

Антиномия частного и общего оборачивается проблемами соединенности и разобщенности. Экстремизм здесь проявляется не реже, чем в других антиномиях. Любое частное тяготеет к преодолению одиночества или изолированности через идентификацию с общим, и наоборот: насильственная общность вызывает бегство в уединение.

Между тем соблюдение этой антиномии очень важно для эсхатологии человеческой истории, не для индивидуального, а для общего спасения. История вообще движется личными прорывами, личностями, открытыми для других.

Экстремизм общего оборачивается унифицированной соединенностью. Экстремизм частного - непреодолимой разобщенностью. Для человека полезно не одиночество, а уединение время от времени, а для коллектива людей - дифференцированное различие индивидуальностей.