– Давай меняться. Ответ за ответ.

Она немного поколебалась, но все-таки кивнула.

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать, – соврала она, потому что было противно, что в свои двенадцать она еще не считается подростком. – А тебе?

– Тридцать два. Что с тобой случилось?

– Меня хотели убить.

– Это я вижу. Но почему это кому-то понадобилось?

Она качнула головой:

– Не твоя очередь. Почему ты не смог стать врачом?

– Попал в тюрьму, – ответил он. – Почему тебя пытались убить?

Она почесала пяткой щиколотку – верный знак того, что собирается соврать, но Виктор пока слишком плохо ее знал, чтобы об этом догадаться.

– Понятия не имею.

Сидни чуть было не спросила про тюрьму, но в последнюю секунду передумала.

– Почему ты меня подобрал?

– Питаю слабость к бездомным, – сказал он, а потом изумил ее, спросив: – У тебя есть дар, Сидни?

После долгой паузы она покачала головой.

Виктор опустил голову, но она увидела, как что-то промелькнуло у него на лице, словно тень, и впервые с той минуты, как их машина к ней подъехала, испугалась. Это был не всепоглощающий страх, а тихая ровная паника, растекающаяся по всему телу.

Однако, когда Виктор поднял голову, та тень уже исчезла.

– Тебе надо отдохнуть, Сидни, – сказал он. – Займи комнату в конце коридора.

Он повернулся и исчез прежде, чем она успела сказать «спасибо».

Виктор ушел на кухню, отделенную от гостиной только стойкой с мраморной столешницей, и налил себе выпивки из запасов, которые они с Митчем собирали с того момента, как выбрались из «Райтона»: Митч принес их из машины. Девчонка врала, и он это знал, однако не поддался соблазну прибегнуть к своим обычным методам. Она – ребенок, явно испуганный. Она и без того сильно травмирована.

Виктор уступил Митчу вторую спальню: тому на диване было бы никак не уместиться, и к тому же сам Виктор спал мало. Если он вдруг все-таки устанет, то плюшевый диван его вполне устроит. Вот что он больше всего ненавидел в тюрьме. Не людей, не еду и даже не тот факт, что это была тюрьма.

Хуже всего была проклятущая койка.

Виктор взял стопку и принялся бродить по гостиничному полу из ламината под дерево. Он был на удивление реалистичным, но не скрипел, и под ним можно было ощутить бетон. Его ноги слишком много времени простояли на бетоне – ошибки быть не могло.

Всю стену гостиной занимало окно от пола до потолка, в центр которого были вставлены балконные двери. Он открыл их и вышел на узенькую площадку на седьмом этаже. Воздух был свежим, и он с наслаждением дышал, опершись локтями о промороженные металлические перила и сжимая стопку, хотя лед настолько сильно охладил стекло, что пальцам было бы больно. Не то чтобы он это чувствовал.

Виктор устремил взгляд на Мирит. Даже в этот час город не спал: жужжащее, гудящее скопище людей, которое он ощущал, даже не напрягаясь. Однако в этот момент в окружении холодного металлического города и миллионов живых, дышащих, чувствующих людей он ни о ком из них не думал. Его глаза скользили по зданиям, однако мысли улетели далеко от них всех.

Десять лет назад

Локлендский университет

– Ну что? – спросил Виктор ближе к ночи.

Он успел выпить. Пару раз. У них на кухне была полка с пивом для вечеринок, а запас крепкого алкоголя хранился в ящике под умывальником в ванной – на случай очень плохих дней… или очень хороших.

– Не выйдет, – заявил Эли.

Он увидел у Виктора в руке стопку и направился в ванную, чтобы налить и себе тоже.

– Это не совсем так, – возразил Виктор.

– У нас не выйдет обеспечить должный уровень контроля, – уточнил Эли, делая большой глоток. – Не выйдет гарантировать выживание, не говоря уже о каких-то способностях. Клиническая смерть – это все-таки практически смерть. Слишком высок риск.

– А если это сработает…

– А если нет…

– Мы могли бы создать способ контроля, Эли.

– Достаточно надежный – нет.

– Ты спрашивал меня, хотелось ли мне когда-нибудь во что-то поверить. Да. Мне хочется верить в это. Мне хочется верить, что есть что-то большее. – У Вика через край стопки выплеснулось немного виски. – Что мы можем стать чем-то большим. Черт, мы можем стать героями!

– Мы можем умереть, – сказал Эли.

– Этот риск есть у всех живых.

Эли взъерошил себе волосы. Он был выбит из колеи, растерян. Виктору приятно было видеть его таким.

– Это же просто теория!

– Эли, все, что ты делаешь, не предназначено быть теорией. Я это в тебе вижу. – Виктор ужасно возгордился тем, что удалось с первой попытки облечь это наблюдение в слова – при его-то уровне опьянения! Тем не менее ему следовало прекратить говорить. Он не любил показывать другим, насколько внимательно наблюдает за ними, подражает им и копирует их. – Я это вижу, – завершил он негромко.

– По-моему, тебе хватит.

Виктор уставился в янтарную жидкость.

Моменты, которые определяют нашу жизнь, не всегда ясно видны. Они не всегда предупреждают «КРАЙ», и в девяносто девяти процентах случаев там нет ограждающего каната, под который надо поднырнуть, нет черты, которую надо пересечь, нет подписанного кровью договора или официального письма на красивом бланке. Они не всегда растягиваются, переполненные значением. Между двумя глотками Виктор совершил самую большую ошибку в своей жизни, и она состояла всего из одной строчки. Из трех коротких слов.

«Я буду первым».

Он подумал об этом еще в машине по дороге из аэропорта, когда спросил: «А почему бы не попытаться?» Он думал об этом за ленчем и позже, пока шел по университету, допивая кофе, думал всю дорогу до общежития и квартир старшекурсников. Где-то между третьей и четвертой стопками знак вопроса превратился в точку. Выбора не было. На самом деле не было. Существовал только один способ выйти из категории наблюдателя за огромными достижениями Эли – стать участником. Вносить свой вклад.

– Что у тебя? – спросил он.

– Ты о чем?

Виктор выгнул светлую бровь, не принимая шутки. Эли не употреблял наркотики, но всегда их имел, как самый быстрый способ в Локлендском университете (и, как Виктор готов был спорить, в любом университете) заработать деньги или завести новых друзей. Тут Эли, похоже, понял, к чему Вик клонит.

– Нет.

Виктор уже нырнул обратно в ванную и вернулся с бутылкой виски, в которой еще много оставалось.

– Что у тебя есть? – повторил он вопрос.

– Нет.

Виктор вздохнул, прошел к журнальному столику и, схватив клочок бумаги, написал записку: «Посмотрите книги с нижней полки».

– Вот, – сказал он, вручая ее Эли. Тот недоуменно нахмурился. Вик пожал плечами и сделал еще глоток. – Я хорошо поработал над этими книгами, – объяснил он, хватаясь для надежности за подлокотник дивана. – Это поэзия. И лучшей предсмертной записки я сейчас не написал бы.

– Нет, – еще раз повторил Эли. Вот только слово получилось тихим и слабым, а огонь в его глазах начал разгораться. – Ничего не получится.

Однако, еще не договорив, он уже пошел к двери своей комнаты – к тумбочке, где, как Виктор знал, держал таблетки.

Виктор оттолкнулся от дивана и пошел следом.

Спустя полчаса, лежа на кровати с пустой бутылкой виски и пустым пузырьком болеутоляющих таблеток, выставленными рядом на тумбочке, Виктор вдруг подумал, не совершил ли он ошибку.

Сердце колотилось, слишком быстро прогоняя кровь по сосудам. В глазах все плыло, так что он их закрыл. Ошибка. Он резко сел, решив, что его вот-вот вырвет, но руки завалили его на спину и удержали на месте.

– Не пойдет, – сказал Эли, отпустив руки только после того, как Виктор сглотнул и сосредоточил взгляд на швах на потолке.

– Помни, о чем мы говорили, – повторял Эли.

Твердил что-то насчет того, чтобы не сдаваться. О силе воли.

Виктор не прислушивался: ничего толком не слышал из-за грохота в ушах. Как это его сердцу удается биться еще сильнее? Он больше не гадал, совершил ли ошибку. Он знал наверняка. Точно знал, что за все свои двадцать два года жизни ничего хуже этого плана он еще не придумывал. «Это неправильный способ», – сказала меркнущая рассудочная часть мозга, та часть, которая изучала адреналин, боль, страх. Не следовало запивать амфетамины виски, не следовало делать ничего, чтобы притуплять нервы и чувства, облегчать процесс. Вот только он нервничал… боялся. Теперь он тупеет, и это пугало его даже сильнее, чем боль, потому что означало: он может просто… угаснуть.