Утром хозяйка, пустившая А́йнора переночевать, нашла своего ребёнка мёртвым в колыбели.

Ещё вчера младенец по-кошачьи мяукал в кроватке, а ночью затих - навсегда. Только под утро забывшийся неверным сном, Айнор подскочил на своей лавке от горестного крика матери и не сразу понял, что кричит не он сам. Молодая женщина, плача в голос, теребила сына, бездыханного, обмякшего, как тряпичная кукла - будто пыталась разбудить; его отец неловко топтался рядом, бледный, растерянный, сам словно большой бородатый ребёнок. Да уж, солнце видит, день начался лучше некуда.

Забытый хозяевами гость тихонько выскользнул из дома и вздохнул с облегчением, когда толстые доски закрывшейся за ним двери приглушили безутешный женский вой. Эта баба ему не жена и не сестра, да даже если и была бы - честное слово, у него нет ни сил, ни охоты глядеть на чужое горе...

В конце концов, люди рождаются всегда, и умирают тоже. Что поделать, просто у дочери верховного бога стало на одного гостя больше, вот и всё. Если песни не лгали, взрослые мертвецы отправлялись в туманы вечно сумеречной Ма́ри, а те, кто умер, не успев научиться ходить - к Вейнаме́йне. Вспомнилось почему-то...

Дела богов - это их дела, но Айнора всегда это удивляло: ведь руки могучей богини, должно быть, больше годились для того, чтобы держать её верный кузнечный молот, а не укачивать детей. Вчера, слушая писк младенца, Айнор готов был поверить, что Ма́ррас, хозяин края мёртвых, просто не хочет возиться с малышнёй - а какой мужчина захотел бы? Впрочем, может, дочь Пе́йве сама пожелала стать защитницей чужих сыновей и дочек - потому, что не родила своих. Предание гласило, будто по молодости она сама не пожелала идти замуж, считая, что на свете не найдётся достойного мужчины, даже - Айнор не раз слышал эту руну - обкорнала в знак решимости волосы, но весь век ходить в девках, наверное, тоже несладко...

А может быть, как знать, матерям просто было легче от мысли о том, что после смерти их детей где-то там встретит женщина.

Не то чтобы той несчастной там, позади, это помогло. Но это не его дело.

Недавно рассвело. На траве у Айнора под ногами хрустел иней: осень кралась по следам короткого, бледного лета, готовая прыгнуть ему на плечи. Ничего, растает, этот ещё растает... Деревня уже проснулась: во дворах скрипели колодезные журавли, женщины с подойниками спешили в хлева, вился кудрявый дым из окошек под крышами. Откуда-то донеслось пение: у дома на окраине несколько мужчин чинили рыболовную сеть - здесь неподалёку, кажется, было озеро, - и, чтобы однообразная работа не была скучной, их развлекал седовласый, согнутый тяжестью лет рунопевец.

- ...Смотрит Пейве, бог верховный, - различил Айнор, -

Холодно кругом и пусто;

Затопил тогда он солнце,

Жаркое разжёг светило...

Руна о сотворении мира. С неё начинали любой рассказ, и каждый в этих краях знал её наизусть. Старый Пейве, старший и главный среди богов, сотворил землю из разбитого ласточкиного яйца и зажёг над ней добела раскалённое солнце, чтобы разогнать вечную ночь, а Вейнамейна, первая из кузнецов, выковала для солнца небо и вбила в него гвозди звёзд. Сына у Пейве не уродилось, но дочь была для отца опорой не хуже, чем справленные ею столбы - для небесного свода. Про неё много пели - про рослую деву с серебряными косами, руками как молодые дубки и плечами, проходящими в дверь разве что боком... Немудрено, что такая не нашла себе жениха под стать.

Айнор не стал останавливаться, чтобы послушать. Он был благодарен лесу за тишину, обступившую его, когда человеческое жильё скрылось из глаз. Переговаривались невидимые в кронах птицы, уже тронутые ржавчиной осени рябины шептались о близкой зиме; Айнор шёл, сам толком не зная, куда - прочь от воздуха, прокопчённого дымом, от надтреснутого, словно горшок, голоса рунопевца, от мёртвого младенца в остывшей колыбели...

Он шагал по проторённой тропе, глубоко погружённый в себя, куда-то внутрь, в мутный сумрак, словно спящий на ходу, пока его не разбудил звук, заставивший Айнора вздрогнуть и окаменеть, словно поражённого громом.

Плеск весла.

Он сам не заметил, как вышел к лесной реке.

С-солнце...

Человек в лодке, ещё не успевший отплыть далеко, заметил его и махнул рукой.

- Тебе на тот берег? - радушно окликнул он. - Залезай, довезу!

Айнор не смог бы ответить, даже если бы его услышал.

Без слов, без единого звука, он развернулся и пошёл назад, борясь с желанием перейти на бег. Сердце стучало в ушах так громко, как, наверное, стучал когда-то тот самый Вейнамейнин молот из сказок. Лишь тогда, когда тусклую чешую реки заслонили деревья, Айнор снова смог дышать.

Тот, в лодке - не страшный, обычный человек, по какому-то делу собравшийся на тот берег, вот и всё, - наверное, подумал, что видел лесного духа. Или сумасшедшего. Не так уж далеко от правды, если на то пошло.

Что ж, ладно, он не против пойти в другую сторону. Не то чтобы это что-то меняло, тем более что торопиться тоже было некуда. Если у Айнора и была цель, то разве что до темноты найти ещё какое-нибудь селение. Ему было тяжело среди людей, да и они не бывали ему рады, но ночи становились всё холоднее, и какая-никакая крыша над головой, пусть и чужая, была лучше неба, наглухо заколоченного гвоздями звёзд, как окно дома, где не живут.

Айнор шагал по лесной дороге, ни о чём в особенности не думая. Он уже потерял счёт таким дням. Дойти от одной деревни до другой, от утра до вечера... И не думать о ночи, пока ещё светло.

Низкая пелена облаков, немая и серая, прятала солнце; оно должно было уже перевалить за полдень, когда в придорожном орешнике, треща ветвями, завозилось что-то бурое.

На самом деле, вот сейчас-то Айнору следовало испугаться по-настоящему, но вместо этого ему стало смешно. Утром - мёртвое дитя, днём - живой медведь, чего же тогда ждать к закату? Что солнце упадёт и подожжёт лес? Но, впрочем, что бы ни было, сам ты этого можешь уже не увидеть. Айнор никогда не был охотником, но знал от тех, кто был: бежать от медведя бесполезно, бороться с пустыми руками - тоже...

А потом медведь вдруг встал на задние лапы. Выпрямился; в его сложенных лодочкой очень даже человеческих ладонях пищал и бил крохотными слабыми крыльями ещё толком не оперившийся птенец. Должно быть, сизой совы, Айнор не знал других дурных птиц, которые вили бы гнёзда осенью...

- Вот так, - сказал медведь, сажая совёнка обратно в гнездо в дупле старой сосны. Голос был не медвежий - мало того, он был ни капельки не мужской. - И больше не падай, ладно?

Отряхнув руки, лесное чудо с хрустом и треском полезло сквозь кусты и траву. Глаза больше не врали, и медведь окончательно стал человеком, коротко стриженым, здоровым и плечистым. Он вполне мог оказаться лесорубом, или нет, охотником - что может быть понятнее, чем охотник в шкуре убитого зверья, а медвежья, наверное, знатно тёплая... Вот только "охотник" выбрался наконец на дорогу, и Айнор всерьёз задумался, удобно ли загонять дичь по лесу в широченной чёрной юбке.

- Привет, - незнакомка - голос не давал ошибиться едва не вернее, чем подол - вытерла лоб, кивнула себе за плечо и улыбнулась, открыто и просто. - Не могу смотреть, когда маленькие вот так вот... Тебя как звать?

Пускай не мужчина, она возвышалась над Айнором, словно скала, и была заметно шире, чем он. Но пугала почему-то всё равно меньше, чем медведь. Тот, кто опасен, улыбается иначе.

- Айнор.

Незнакомка кивнула большой головой.

- Я Вейнамейна. А лучше даже просто Ве́йна. Будем знакомы!

Так вот к чему вёл этот странный день. Вот к чему песня и мёртвый ребёнок. Вспомнишь солнце - оно и выйдет...

О таком не лгали. Ни один из людей не попытался бы выдать себя за бога. Такое никому и в голову не могло прийти. Настоящим богам это не понравилось бы - кто хочет навлечь на себя их гнев?