Увидев, как санитары один за другим выходят, а следом и Иноземцев, она взорвалась негодованием, точно вулкан.

– Да вы в своем ли уме, Иван Несторович? – вскричала она по-русски, аж закашлявшись. – Как вы смеете… как смеете так жестоко обращаться с женщиной?

Иноземцев обернулся на короткое мгновение, его лицо вздрогнуло в усмешке. Окинул Ульяну насмешливым взглядом и бесстрастно переступил порог.

– Да вы хоть снимите с меня эту тряпку! Я задыхаюсь!

– Сами справитесь, – бросил он через плечо.

В бешенстве Ульяна сорвала с себя смирительную рубашку и швырнула ее вслед обидчику. На что доктор разразился каким-то неестественным сатанинским смехом, захлопнул за собой дверь и повернул в замке ключ на два оборота. Услышав этот спасительный звук, девушка просияла, ее мозг тотчас же разжился планом побега. Если ключ вынут, ей хватит нескольких минут, чтобы с помощью шпильки вскрыть замок, если оставят – будет еще проще, откроет за минуту.

Она бросилась к двери и принялась исследовать замочную скважину, тип замка и ручки. Но тотчас же отпрянула от страха, ибо дверь задрожала под ударами молотков и еще каких-то плотничьих инструментов.

«Божечка милостивый, неужто замуруют здесь, – пронеслось в голове, – неужто погубить меня хочет, медленной смерти предать».

Тяжело дыша, она кинулась к окну, глянула вниз – а там небольшой балкончик со спускающимся вниз по стене плющом. Ульяна принялась теребить задвижки, раму, надавила на стекло, но то было хорошим, толстым, не поддавалось. Метнулась назад в поисках чего потяжелее, схватила пуф и уже было размахнулась, собираясь пустить им в стекло, но за перекрестием рамы выросли две фигуры. Они были одеты как просторабочие, имели инструменты, третий держал в руках охапку тяжелых железных прутьев, которую тотчас с шумом высыпал на пол балкона.

Бесстрастно рабочие принялись за установку решетки.

Завертевшись волчком, девушка вцепилась в волосы и едва не закричала от отчаяния – насилу сдержала вопль, вот-вот готовый сорваться с губ. Надо держать себя в руках! И подошла к стеклу. Но только успела придать лицу привычное лисье выражение – плотников ведь можно просто уговорить дать маленькую фору, дверь вновь заходила ходуном, потом два поворота ключа заставили ее обернуться.

Вошел Иноземцев с чемоданчиком в руках, торопливо пересек комнату, схватил за руку пленницу. Та не успела даже понять, что происходит, как оказалась прикованной сначала одной рукой к колонне кровати, потом другой. И таким неудобным образом, что ни сесть не получалось, ни толком выпрямиться.

– Остановитесь, Ванечка, – расплакалась Ульяна, – прошу вас, умоляю. Я больше не буду, честно-честно.

Но тот невозмутимо достал из чемоданчика какую-то странную складную установку на треножнике и в небольшом, с ладонь размером, лабораторном чугунке стал плавить свинец.

В немом ужасе девушка наблюдала за всеми его приготовлениями, и такое невообразимое отчаяние охватило ее, что, наверное, смотреть было жалко на перекошенное от страха личико. Роняла слезы, как ребенок, всхлипывала, причитала, молила.

Иноземцев был невозмутим. Свинец медленно таял в чугунке.

Что же он замыслил, чем пытать ее будет? Неужто, как ведьму, горячим свинцом?

– Не двигайтесь, Ульяна Владимировна, – проговорил доктор, будто перед какой-то врачебной процедурой, а не перед инквизиторской пыткой вовсе, – а не то больно будет, если раскаленный металл на кожу попадет.

Оказалось, этот мучитель замки на наручниках запаять решил, чтобы пленница, которая была мастерицей побегов, не смогла их открыть.

– Обещайте хорошо себя вести, – сказал Иноземцев назидательно, – вторую руку высвободить разрешу.

На правой руке браслет паять свинцом не стал. Но, оглядев девушку со всех сторон, бесцеремонно снял с ее взлохмаченных волос шляпку с набором заветных шпилек и всяческих крючков, расстегнул часики.

Ульяна дрожала, пока тот рвал с ее головы шпильки.

Но под юбку доктор заглядывать, конечно же, не стал. Велодог и нож остались при ней. На сердце Ульяны отлегло, и она, скосив полный ненависти взгляд на Ивана Несторовича, решила, что не все уж потеряно, раз тот слабину все же дал – даже сейчас, когда до несусветной степени вдруг таким жестоким решил сделаться.

«Эх, Иноземцев, Иноземцев, надо до конца дело делать, недотепа».

Теперь уйти от него будет задачей не столь безнадежно невыполнимой.

Так и осталась Ульяна в полусогнутом состоянии стоять у кровати, с прикованными запястьями к деревянной колонне. За окном сооружали решетку из прутьев чуть ли не в палец толщиной, дверь ходила ходуном – видимо, замки вешали, засовы всяческие.

Всю ночь она простояла в попытке высвободить хоть одно запястье. Только к утру смогла расшатать замок, тот, что не был запечатан свинцом, и правая рука оказалась на свободе. Левое запястье, увы, доктор постарался стянуть очень плотно. До крови Ульяна стерла кожу, но ничегошеньки ей сделать не удалось, не преуспела ни на йоту.

«Придется дерево пилить. Только вот чем? Ножом? Выну нож – отберет тотчас же. Эх, был хороший напильничек, теперь его нет…»

И снова расплакалась. А потом утерла слезы и, топнув ногой, закричала:

– Эй, вы меня что, голодной держать будете? Я есть хочу!

Но хоть под дверью явно ее сторожили, никто на призыв не ответил.

К полудню явился санитар, прикатил столик с завтраком. Парное молоко, булочки, варенье в вазочке. Ульяна чуть слюной не подавилась, уже и голова от голода кружиться начала. Ведь со вчерашнего дня даже стакана воды не видела. Но подлый человек в белой больничной форме оставил столик посреди комнаты и вышел, ни слова не сказав.

Девушка подождала минуту, десять, когда он вернется, чтобы исправить оплошность, ведь, поди, не заметил, что пленница была прикована и до еды не дотягивалась. Но спустя даже целый час никто так и не вернулся, и она поняла, что это новая издевка, которую придумал Иван Несторович, чтобы усугубить страдания несчастной.

А столик Ульяне ну никак было не достать. Она уж и рукой, и ногой пыталась дотянуться: каких-то двух-трех пядей не хватало. Со слезами бросила это занятие и стала во весь голос браниться, потом, устав, присела на голые доски кровати и попыталась уснуть.

К ночи дверь снова заскрипела множеством разнообразных неведомых внешних замков, через порог ступила грозная фигура Иноземцева. Он чуть коснулся пальцем края столика с остывшим и заветрившимся завтраком, тот на колесиках медленно подкатил к коленям пленницы.

– Ману такой растяпа, – промолвил он. – Но они боятся вас – вы же сумасшедшая, потому близко не подходят.

Потом он вынул из кармана небольшой бутылек с трубками и каким-то механизмом, Ульяна тотчас же узнала в нем пульверизатор, купленный ею в штате Огайо. Преспокойно Иван Несторович опрыскал еду на столике.

– Что это? – одними губами спросила Ульяна.

– Мышьяк.

– Боже! Зачем?

– Долго думал, что мне с вами делать, Ульяна Владимировна, какую вы пользу могли бы человечеству принести, и решил, что буду медицинские эксперименты на вас ставить. И наблюдать. Как вы давеча в Петербурге наблюдали за мной, когда луноверином травили-с[9].

И, развернувшись, направился к двери.

– Вы кушайте, доза не смертельная, – проговорил он на прощание. – От голода вы скорее умрете, чем от яда. А тот, быть может, еще вам службу сослужит. Небольшие дозы, принимаемые ежедневно, говорят, против мышьяковистой кислоты иммунитет даруют. Кроме того, он полезен при малокровии, невралгии. А вы вон ведь какая бледная стали, осунулись за эти два дня. Но ежели вдруг почувствуете все признаки развивающейся у себя холеры: сильные желудочные колики, рвоту с кровью, судороги, затрудненное дыхание, то сообщите мне или санитарам, которых я нанял, дабы за вами приглядывали. Мы уменьшим дозу.

Вот ведь какой негодяй, подумала Ульяна, оставшись одна. И со злости пнула столик ногой. Голодом заморить задумал. Надо выбираться, божечки мой, надо выбираться без малейшего отлагательства.