В следующий раз она пришла в подшитом платье. И опять он долго не мог успокоиться. На третьем сеансе он знал, что влюблен, и решил не торопиться с окончанием портрета и ждать своего часа.

Подъезжая к дому Горина, он увидел ее рядом с тем неприятным Костылем, с которым он беседовал прошлый раз. Татьяна сидела с этим типом на скамеечке, на другой стороне дороги. Он просигналил и подъехал к воротам горинского дома. Татьяна попрощалась с Костылем – так он мысленно прозвал этого типа – и заспешила к машине Дрожжина. Он решил не выходить, тем более с розами, а приоткрыл дверцу кабины и пригласил ее присесть рядом с собой. Версии и предупреждения соседа Валерия не прошли даром, и Дрожжин поймал себя на том, что оглядывается и становится осторожным.

– Как я рада вас видеть, Виктор Алексеевич, – заговорила она взволнованным голосом. – Всю эту неделю я жила как в бреду. Когда убили Мишу…

На этой фразе Дрожжин резко повернулся к ней и с недоумением посмотрел на нее.

– Да-да, они его убили!

– Кто? – сдавленным голосом спросил он.

– Его убили те, кто приезжал на берег. Этот подлец Игнатов и следствие считают, что Миша сам напоролся на электрический столб и, падая, смертельно ударился. Но это неправда! Это ложь! Я видела следы, которые они потом затоптали. Они ему разбили голову, а потом тащили к столбу и имитировали удар при падении.

– Это можно доказать? – перебил Дрожжин.

– У меня нет свидетелей. Этот Гоша, мальчишка-охранник, твердит одно и то же – упал и при падении умер. Я надеялась на Игнатова, которому все время повторяла, что видела, как они его тащили, но он с ними заодно. Они ему платят, как теперь говорят, за крышевание, и сделать тут ничего невозможно. В полиции даже дело не сочли нужным завести, все в один голос говорят одно и то же: набросился на них с пистолетом, стрелял, но не попал. А стрелял он всего лишь в воздух, чтобы остановить их. Когда я подбежала, он еще дышал.

– Скорую вызывали?

– Скорая приехала через сорок минут. Миша на жаре стал распухать, голова сделалась синей.

– Ну и что скорая? Они хоть зафиксировали травмы, несовместимые с жизнью? – спросил Дрожжин.

– Ничего подобного. Игнатов буквально продиктовал им, что надо писать. Я все-таки напросилась в скорую, и мы отвезли его в морг, в Ледовск. Потом были похороны: я нашла хорошее место, договорилась о поминках. С его стороны были бывшая жена Марина, его брат Юрий и сын Сашка. Недолго побыла его старушка мать – Елизавета Игнатьевна, но ей стало плохо, и ее увезли на такси. Потом были поминки. Слава богу, гадостей мне никто не говорил, но, приехав сюда, я увидела, что вещи мои выставлены напоказ – мол, убирайся.

– Вещи там же, в прихожей? – поинтересовался Дрожжин.

– Откуда вы знаете? – нервно спросила она. – Ах да, Николай мне говорил, что вы приезжали. Я вам так благодарна.

– Что с завещанием? Вы говорили по телефону, что оно исчезло.

– Это не завещание, а дарственная. Миша ее подарил мне на день рождения. Это тот участок, который рядом с вами. Слава богу, что у вас сохранились ключи от этой бани, я хоть с вашей помощью перевезу туда вещи и переночую. Здесь я оставаться не хочу, да и не могу, все двери, кроме одной, заперты, а ключи забраны. По всей видимости, и моя дарственная прихвачена на всякий случай. Хотя есть номер и адрес нотариуса, который эту «дарственную» делал.

– Неужели такой документ делают в одном экземпляре? – с удивлением спросил Дрожжин.

– Миша сделал копию, но где она, я не знаю. Сейчас важно уехать отсюда. Как я рада, что вы приехали. Помогите, ради бога, Виктор Алексеевич. Входная дверь в прихожую открыта, давайте перенесем вещи и как можно быстрее уедем отсюда.

Она хотела выйти из машины, но Дрожжин задержал ее.

– Сидите, я все сделаю сам.

Он неторопливо вышел, открыл багажник и пошел к дому. Тут же следом за ним заковылял Костыль. Под неусыпным взором цербера Дрожжин перенес вещи Богатовой в машину и, не прощаясь с назойливым соглядатаем, тронулся с места.

– Только давайте заедем в ближайший магазин. Я хочу купить что-нибудь из продуктов. Я останусь рядом с вами, пока вы не закончите мой портрет. Я так люблю эту вашу работу.

– Зачем в магазин, – удивился Дрожжин, – мы и так вас прокормим.

Приехала моя дочь Ольга, она прекрасно готовит, и вам не придется у себя заниматься кухней.

– Нет-нет, я не хочу никому быть в тягость. Сколько лет вашей дочери?

– Уже двадцать пять

– Ну, это уже взрослая девочка. Я с удовольствием подружусь с ней и, если она захочет, научу ее готовить свои любимые блюда. У меня свой рацион, называется «счетчик калорий». Быть певицей – это, знаете, чаще всего клевать, как воробей, а петь с выражением радостного удивления на лице.

Дрожжин с недоверием посмотрел на певицу и – не поверил.

– Да-да, Виктор Алексеевич, есть такой эстрадный штамп. Вокал – это ведь настоящий фитнес, работает все тело от макушки до пяток. Наша эстрада – это старый драндулет, в котором, во-первых, не меняются пассажиры, а во-вторых, сидят те, кто не сумел реализовать себя в серьезной музыке.

– И вы тоже? – с недоверием спросил Дрожжин.

– У меня своя ниша. Я ведь больше всего пою русские народные песни, а это – душа народа. Вот эта причастность и держит меня на эстраде, и мне за себя не стыдно.

На первом повороте Дрожжин свернул в сторону Ледовска, где на полпути был неважный, но зато круглосуточный продуктовый магазин.

Между тем, молодые люди, увлеченно приготавливая обед, находили все больше общих тем для разговора. Ольга при всей наносной, московского разлива кокетливости, была женщиной порядочной и приветливой, но с явно выраженным лидерским началом. Уличив своего Рустамчика в измене, она не стала убиваться, а всего-навсего выставила его вещи за дверь и, как он ни бросался в ноги, молил простить, отношения с ним разорвала. Рустам каждый день стучался в дверь, звонил, приносил цветы, но ничего не помогало. К счастью, в этот момент ей не пришлось долго испытывать свое мужество, так как она получила от одного давнего ухажера из нового журнала «Народонаселение» литературный заказ написать большую статью о демографическом положении в Российской Федерации. Но Ольга вместо того, чтобы засесть и списывать хвосты недобросовестной статистики, предложила необременительную для редакции поездку для получения данных непосредственно из мест, где самые усердные демографы бывают раз в десятилетие. Редакция журнала охотно приняла ее предложение, и она в одно мгновение на новой машине укатила из Москвы от назойливого теперь уже бывшего жениха.

Валерий познакомился с ней в тот период, когда она приняла решение изменить многое, чем раньше гордилась: умение подчинять мужчин, выстраивать отношения так, чтобы быть максимально независимой, при этом всегда нужной. Разрыв с Рустамчиком, человеком из другого теста и другой религии, дал ей понять, что она переборщила с напором и что надо на сто восемьдесят градусов все повернуть. Гд е – то у философа Ивана Ильина она вычитала, что хороша та женщина, которая несет в себе три начала: цветка, ребенка и ангела. Как скептически ни относилась она ко всяким философам, считая именно психологию вершиной любой науки, но на этот раз она прислушалась к Ивану Ильину. Из троих определений она больше тяготела к цветку, но с Валерием следовало быть ребенком и терпеливо выслушивать, не перебивая его. «Он хочет подчинения, у него не очень сильная воля, и ему необходимо постоянное самоутверждение. Но главная его проблема – это существование по инерции уже изжитой духовности, поэтому ему надо “опорную” женщину с опорной питательной средой. Ну что ж, – решила она, – будем бычка подкармливать молочком», – и дала себе задание вести себя с ним «по словам его, – будет ему, что не скажет»[1].

Между тем Валерий, видя, что в дочери Дрожжина он больше находит союзника в своих планах, все тревожнее и эмоциональнее говорил о том, что следует сейчас предпринять, дабы избежать судьбы Горина.