А тут грянула революция с её неразберихой. Вернулись в восемнадцатом с фронта сыновья Иван и Леонтий, из германского плена – старший Василий со своей верной спутницей-гармошкой, благодаря которой, быть может, и выжил, скитаясь по чужбине.

Братьев Ибрагима и Мудуна стала изводить тоска по родному краю. Жизнь в кубанской станице становилась невыносимой – налетали то красные, то белые, то зелёные, то батька Махно, то «Марусин отряд». Недобрые вести доходили из Дагестана. Не советовали земляки Ибрагиму трогаться с места, говоря, что революционным движением и Гражданской войной охвачен Дагестан и весь Кавказ. Убеждали, что ехать опасно – под Грозным налетают и грабят озверевшие банды.

После 1920 года отец с матерью вернулись в родные края – в Дагестан. Но и тут было неспокойно.

Отец, добряк по натуре, человек щедрый, здоровый и красивый, в тридцать пять лет заболел и умер, оставив маму с тремя детьми.

Окружённая заботами и лаской сельчан, я не чувствовала сиротства.

От тех богобоязненных, веками безропотно покорявшихся превратностям судьбы горцев, ценивших свободу, совесть и честь дороже жизни, я научилась веротерпимости, почтительному отношению к сединам, милосердию к немощным, презрению к подлым.

Что удивляло – это не виданная нигде больше всеобщая доброта, готовность в любую минуту прийти на помощь друг другу, отсутствие зависти, злословия, безропотная покорность судьбе, вверение всех бед фатальной неизбежности.

Я оказалась в далёком ауле Хуты. Тяжёлые были те времена в горах. Трудились от зари до зари, довольствуясь тем, что есть. На клочках земли сеяли пшеницу, ячмень. Сажали картофель, морковь, выращивали горох и чечевицу. Печь топили соломой или кизяком раз в сутки, обычно вечером, по возвращении с полевых работ. Один-два раза в неделю пекли тонкие пресные лепёшки. Повседневной пищей было толокно – мука из зёрен овса, её разводили сырой водой, в особых случаях добавляли к толокну масло и брынзу – это уже считалось деликатесом.

Мы, дети, словно грачи, следовали за плугом, выбирая из разрыхлённых комков земли корнеплоды округлой формы, лилово-серые снаружи и белые внутри, сладкие и необыкновенно приятные на вкус. Я могла грызть их целыми днями и ничего подобного в равнинных краях не встречала.

Местные жители называли их «лакской картошкой». Величиной они были от горошины до грецкого ореха, с выпуклостями, уплощёнными у корня.

В восемь лет привезли меня в Темир-Хан-Шуру. Записали в тюркскую школу Читать и писать по-русски научилась самостоятельно, спрашивая у старшего брата названия букв и складывая их в слова. В сентябре я сама пошла, записалась в русскую школу Когда у меня спросили фамилию, я не знала, что ответить.

– Как зовут твоего отца?

– Ибрагим, – ответила я.

Записали: «Ибрагимова Мариам, класс «А».

Любовь к чтению нам прививали с первого класса, учителя давали задания своим ученикам на дом – прочесть книгу и суметь потом рассказать, что и как в ней мы поняли. В школу я не шла, а бежала с удовольствием. Училась хорошо. Когда в классе попросили назвать ударника, почему-то все назвали моё имя и выбрали членом санитарной комиссии. Наш школьный врач раз в неделю проводил час санитарного просвещения, рассказывая о правилах санитарии, гигиене, микробах, насекомых – переносчиках заразных болезней, и о многом другом. Тогда впервые почувствовала тягу к медицине.

Многие наши учителя и до революции преподавали в гимназии – люди больших знаний, высокой культуры и какой-то необыкновенной притягательной доброты. Я всегда с неизменным чувством искренней любви вспоминаю свою первую учительницу Антонину Антоновну. Настоящая русская интеллигентка, мягкая, тёплая, необыкновенно добрая и в то же время спокойная, выдержанная женщина с притягательным, проницательным взглядом. Ко всем детям, особенно бедным, она относилась с исключительным вниманием. Через городской отдел народного образования добивалась талонов на бесплатную одежду и обувь для нуждающихся учеников.

Наш маленький город отличался исключительной чистотой домов и улиц.

Дворников не было, убирали сами жители. В шесть утра по свистку участкового приступали к работе. Эта обязанность лежала на детях-школьниках, в нашем домена мне. Так что мне приходилось заботиться и о хорошей лейке-поливалке, метле и совках. Я частенько мобилизовывала для этого дела соседских мальчишек.

У знакомых учителей, медиков, старых учёных я достала много интересных книг, в том числе исторических. Читала и думала, задавая себе вопрос: почему многочисленные этнические группы до сих пор не сложились в нацию? Понимала: ответ на этот вопрос следует искать в прошлом, когда Дагестан представлял собой глубокую провинцию, где господствовали феодальные и полуфеодальные отношения. И я углубилась в историю. Потом, когда стала писать книги, это моё раннее увлечение историей очень мне помогло.

Из шестого класса нескольких успевающих горянок, в том числе и меня, взяли на подкурсы медучилища. Обучались со мной в основном девушки-горянки из всех районов и городов Дагестана. Были среди них и свободно посещающие занятия – жёны членов местного правительства. Учились неважно и выезжали на наших подсказках.

Окончила в 1936 году медицинское училище с отличием, два года отработала фельдшером-акушеркой в горных аулах Лакского и Кулинского районов.

Затем устроилась в городскую поликлинику медицинской сестрой. С врачом Антониной Курняковой быстро нашла общий язык. Видя мою дисциплинированность, исполнительность и добросовестное отношение ко всяким поручениям, она стала мне во всём доверять. Попросила поработать по совместительству медсестрой ещё и в больнице. Я согласилась, тем более что она не ограничивала меня ни в чём.

Махачкала, май 1940 г. Мариам Ибрагимова – среди выпускников медицинского техникума. Всех ждала работа в городах и сёлах республики

Потом была учёба в Махачкале, в Дагестанском мединституте. Помню, как обрадовались нашему появлению старики-преподаватели. Ведь в годы войны с первых курсов забирали ребят, а старшекурсников выпускали досрочно. Учились почти одни девчата да инвалиды, побывавшие на фронте, и просто больные. Но об этом – рассказ в другой главе.

Основой жизни была, есть и будет крепкая семья

Мариам Ибрагимова

Из последней книги-завещания «Грядущему поколению»

На закате дней, когда человек осознаёт, что часовая стрелка жизни завершает свой круг, его начинают одолевать грустные мысли. При этом пройденный путь видится яснее, чем тот, по которому проходят образы людей, навсегда унесённые течением времени.