— Коллеги! Авторы, композиторы, песенники! Вы присутствуете при рождении новой звезды. Вот тот, кто затмит великого Годри Кворча! Преклоняюсь перед вами, Николя.

Бешеные овации стихли, но восторги еще выражали, и некоторые, не видя меня и моего положения, даже в восхищенной матерной форме. На них шикали, их одергивали, и я обвел взглядом толпу, внезапно зацепившись за мелькнувший знакомый силуэт взглядом.

«Тори!» — Пискнул Васятка и присел, прячась за камень.

«Бляяяя!» — охнул я про себя. Сердце ёкнуло, но глаза продолжали рассматривать стоящего против солнца альфу в толпе и я понял, что в нем было не так — этот был лысым и в странных очках, с круглыми огромными стеклами, оправленными двумя большими звездами золотого цвета.

«Побрился?» — в ужасе таращил глаза сусел.

Я сглотнул и успокаивающе погладил живот, который тоже завозился под ударами Бубочки.

«Если бы это был Тори, — рассудительно произнес я, — он бы там не остался, и я бы уже здесь не сидел. Тем более лысый Тори — нонсенс. Не гони волну, Васятка-трусятка».

— Ещё! Ещё! Ещё! — в едином порыве скандировала публика.

И я поднял руку, призывая к тишине:

— Последняя на сегодня и, пожалуйста, без записи, — я повернулся к порозовевшему от восторга Дуэну, — акапелла.

«Оффтоп, — возмутился Вася. — Романсы поют в другом месте».

«Пошел в жопу, — ответил я Васятке, — не сбивай с настроя».

Колтон положил руку мне на плечо, почти не касаясь, успокаивающе поглаживая меня кончиками пальцев. И я был благодарен ему, потому что в этой возбужденной разношерстной толпе, после увиденного призрака Тори, я не чувствовал себя защищенным.

— А напоследок я скажу… — толпа замерла, а я закрыл глаза и увидел туман, пароход, усатого соблазнителя Михалкова и трепетную умоляющую, растоптанную признанием Ларису, и голос зазвенел натянутой струной.

— Прощай, любить не обязуйся

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства

Как ты любил, ты пригубил

погибели. Не в этом дело…

Как ты любил

Ты погубил, но погубил так неумело…

Слёзы двумя горошинами сорвались с сомкнутых ресниц и прочертили дорожки на щеках. Я облизнул губы, пытаясь унять дрожь в голосе:

— А напоследок я скажу…

Работу малую висок

Ещё вершит, но пали руки

И стайкою наискосок уходят запахи и звуки…

Тори серьезный, мягко улыбающийся, целующий в живот, рисующий на животе солнышко, лежащий в постели, стоящий у дерева, протягивающий мне листы кислицы Тори мелькал перед глазами и я уже не пытался сдерживать эмоции, надрывно выводя,

— А напоследок я скажу

Прощай, любить не обязуйся

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства

Так напоследок я скажу…

Я оборвал песню, не дотянув последние ноты, и уткнулся лицом в ладони, пытаясь остановить поток слез. Колтон прижал меня к своему плечу и гладил по волосам. Вокруг стояла тишина, и только зудение комаров доносилось откуда-то.

— Боже, мальчик мой, как же… как… бедный мой мальчик! — шептал Колтон.

Толпа наконец-то разразилась восторженными аплодисментами. Годри подхватил под локоть с одной стороны, Колтон — с другой, радужники окружили меня, и повели к нашим палаткам. Как мы добрались — не помню.

Я долго решался — идти мне с радужниками на «Большой костер» или отсидеться в палатке, но Василий резонно заметил, что тогда смысла нет здесь оставаться вообще, и надо уезжать, искать пристанище в другом городе, пока не поздно. Приехать сюда и просидеть все время в палатке, прячась ото всех и мифического призрака лысого Тори — глупо.

«Уедем? — с надеждой спросил Василий».

Вероятность раскрытия инкогнито была слишком велика, я все время попадал в какие-то истории, совершенно не желая того.

«Потому что вначале надо думать, а потом петь, — наставительно бурчал Василий. — В детстве Тася мечтала стать пожарным, но судьба что-то перепутала, и теперь Тася не тушит, а зажигает».

«Уедем, — пообещал ему, в кои-то веки слушаясь сусела».

Выглянув из палатки, я заметил, как радужные полным составом тихо наигрывали на гитарах и пели сегодняшнюю мою песню, решив в лес больше не ходить. В той разноголосице, что звучала со всех сторон, это теперь действительно не имело смысла.

— Колтон! — я позвал альфу и тот отложил гитару, махнув рукой остальным, чтобы продолжали, и пошел со мной за палатку. — Колтон, мне надо уехать. Сегодня.

Он посмотрел на часы, потом внимательно на меня, и махнул головой:

— Хорошо. Поедем. Куда тебе надо? — Альфа придвинул ко мне складной стульчик и помог сесть, чтобы я не свалился с неустойчивой конструкции, присев передо мной на корточки, подтягивая на коленках спортивные брюки; в остроконечном вырезе его футболки виднелись черные курчавые волоски.

«А у Тори светлые. Были. Теперь он там гладенький, — пискнул Васятка и устыдился, юркнув в норку».

— У меня нет конечной цели путешествия. Мне надо в любой город, где я смогу осесть и остаться до родов. Но ты можешь отвезти меня до автобусной станции, я дальше сам поеду.

Колтон смотрел на меня снизу вверх очень серьезно.

— Ты от кого-то скрываешься, Ники?

Я дернулся, непроизвольно оглядывая ряды палаток и альф, выдающихся среди омег ростом и статью, отыскивая силуэт Ториниуса.

— Да. Я сбежал от контрактного брака и мужа, — решение признаться выскочило внезапно, и я раздраженно сжал губы, досадуя на себя за очередную глупость.

— Я подозревал что-то подобное. Хорошо. В трех часах пути отсюда есть небольшой городок, в котором живут мои друзья, один из них сдает квартиру — он на лето уезжает в столицу на заработки. Я узнаю у него, сможешь ли ты пожить там какое-то время. Тебе обязательно ехать сегодня? Ты увидел кого-то знакомого?

Я отрицательно качнул головой. Это просто не мог быть Тори. Он бы ни за что не надел дурацкие пластиковые очки с огромными звездами и не побрился бы налысо, и уж точно не остался стоять там, узнав меня.

— Тогда может, есть смысл дождаться завтрашнего утра и спокойно поехать? Сегодня на ночь мы вряд ли найдем жилье в этом городе. А вот завтра, даже если друга не будет, мы сможем остановиться в отеле или подыскать тебе другое жилье.

— Но завтра же концерт, на котором ты должен выступать с группой — ты ждал этого полгода!

— Когда хорошему человеку нужна помощь, концерты отпадают, — мягко улыбнулся Колтон. — Если тебе надо, можно выехать и в ночь, но придется все равно ночевать где-то в лесу, я противник гонок по ночной дороге.

Мне было неловко срывать друга с концерта, да и Васяка почти оторвал рукав, дергая за него возмущенно, поэтому я решил остаться до завтра — одна ночь погоды не сделает.

— Во сколько вы завтра выступаете?

— Открытие в девять утра, мы поем примерно в одиннадцать.

— Значит, поедем после выступления, — заставлять Колтона пропустить выступление было бы свинством — просто постараюсь не отсвечивать, а завтра в обед уже уеду.

— Спасибо! — с чувством произнес Колтон, и нерешительно прикоснулся к моей ладони. — Ты так стойко переносишь лишения, что рядом с тобой чувствуешь себя каким-то недоальфой. Ты же наверняка хочешь чего-то особенного, но за тобой просто некому поухаживать. Проси меня на правах друга, буду исполнять твои желания.

Я вспомнил про заячьи ягоды и улыбнулся. Хотелось купаться, но Василий меня еще вчера предупредил, что парик не удержится, и все инкогнито пойдет коту под хвост. Мы с ним представили уплывающий по реке парик и поржали вдвоем. А я очередной раз раздраженно почесал голову — ходить в парике и спать в нем, было адским мучением. Каждый день я расчесывал эту гриву, то делал хвостик, то заплетал косички — на большее парика не хватало, иначе было бы видно, что волосы не мои. После косичек на меня стали странно коситься еще в автобусе, и Бисси в своей манере сказал:

— Ник, в этих косичках ты вылитая мечта педофила, да еще с животом. Просто атас! Ты даже во мне пробуждаешь что-то темное и неприличное, чувак.