— Эту резинку, что ли? — дед положил на стол голубую резиночку. — Да не реви ты! Не выношу я омежьих слез на дух! — повысил он голос. — Пей давай чай, я с успокоительными его заварил. Пей, — он пододвинул ко мне дымящуюся кружку.

Я люблю чай безо всяких примесей: чисто черный, насыщенный, сладкий. От травок меня воротило, но признаваться в этом сейчас, когда дед проявил ко мне такое участие, было бы неуместно. Аккуратно посёрбав обжигающий напиток, я поняла, что чай неплох, — возможно, когда-нибудь я к такому и привыкну, — и мужественно, по глоточку допила всю чашку, стараясь не глядеть на несчастного петуха, бродящего под ногами.

Чай допили в молчании, после чего дед поднялся со стула и махнул рукой:

— Пойдем, покажу свою сарайку, выберешь себе на обед продукты.

В закромах я ходила, разинув рот, как в пещере Аладдина. Суслик во мне принюхивался, хищно поводя носом возле копченых окороков, свисающих с потолка на крюках, разглядывая банки с разносолами, выстроившиеся стройными рядами на полках, крупы, специи, вязки сушеных трав и грибов. Все было расставлено в строгом порядке, доводившего моего суслика-перфекциониста до оргазмического восторга.

— Ух ты! Вот это да! Обалдеть! — из меня вырывались одни восклицания, междометия и восторженные взгляды.

«Итить-колотить», — вторил сусл.

Дед ухмылялся, блестя глазами.

Я-то знала, чего стоит такой порядок, эти все закатки, запасы, заготовки, сделанные своими руками. И искренне восхищалась работоспособностью деда. Выбрав для обеда овощи и шмат мяса из морозилки, а на ужин огромную рыбину, отпластав от копченого окорока кусочек, я сложила все это великолепие в корзинку, а дед подхватил и легко понес к дому. Идя за ним вслед по тропинке, прочищенной в снегу, я схватила в руку комок снега и обжала его руками. Снег лепился хорошо, и мне до одури захотелось поваляться в сугробе, поделать ангела, уловить этот зимний кусочек счастья, которого я была лишена с момента попадания сюда. На Земле было лето, там, откуда меня привезли самолетом — настоящая весна, а тут полноценная зима сдавала потихоньку свои права. Дед пошел в дом, а я плюхнулась в сугроб, покаталась, повалялась, повозила руками, захлебываясь смехом и восторгом, потом подскочила и сгребла ком снега, делая снеговика. Лет десять уже не делала ничего подобного, а тут вдруг захотелось. Снег трамбовался хорошо, налипая на ком, и снеговичок получился не очень большой, из двух частей — небольшие ручки, глазки, выдавленная пальцем широкая задорная улыбка, и я счастливо улыбнулась, почувствовав, что устала до невозможности. Взобравшись на крыльцо, я оглянулась, помахав снеговику рукой, и поняла, что весь снежный порядок и красота во дворе были нарушены, вытоптаны — идеальные линии тропинок были перечеркнуты полосками катаемых шаров для снеговика.

Ну, упс. Опять я, как всегда, напартачила.

«Зато снеговик замечательный получился!» — подбодрил меня Васька.

— Нагулялся? — хмуро буркнул дед, когда я стряхивал снег с куртки. — А другой одежки нет? Застудишься ты в этой куртенке. Завтра поеду в Таёжный, куплю тебе, что потеплее. Что еще привезти?

Но меня уже было не обмануть наигранной жестокостью. Дед был что надо — честный, грубоватый, но отходчивый.

— Мороженого! — вырвалось у меня помимо воли. «И сигарет», — вякнул суслик, умильно скорчив рожицу. — И сигарет, — бездумно повторила за ним я.

— Этой гадости дома не потерплю! — зло рыкнул Ашиус. — Негоже травиться омегам. Бросишь, — твердо припечатал он.

Суп с копченостями получился наваристым, душистым, а Петя уже обжился и ходил гоголем, как тут и родился, мешаясь под ногами, пытаясь взлететь на стол, но жестко сгоняемый оттуда мною или дедом.

После обеда я полезла в компьютер посмотреть, чем интересовался Милош, но он оказался девственно пуст. С одной папкой компьютерных простеньких игрулек и единственным документом, сиротливо торчащим посреди экрана. Контракт. Брачный договор, заключенный между Милошем Ковачем и Ториниусом Лайонешем, заключенный полтора года назад сроком на пять лет. Объединение семейных капиталов, бла-бла-бла, слияние, аутсорсинг, и прочие заумные слова я пропускала, выискивая то, что будет касаться именно моих обязанностей и профита. Один абзац в тексте был выделен красным цветом, и вот как раз он и гласил, что от меня требуется в течение пяти лет брака родить ребенка, который наследует наше общее дело, получившееся от слияния капиталов двух семей. До совершеннолетия ребенка любого пола, родившегося от этого брака, если мы все еще состоим в браке с Тори, я имею право распоряжаться одной третью этого капитала. Если по окончанию договора ребенок не родился, договор автоматически продлевается еще на три года, до рождения ребенка, вплоть до искусственного оплодотворения. Если же ребенок родился, то после окончания договора мы с Ториниусом имеем право на односторонний разрыв брака, т.е. развод, если брак не задался. В таком случае ребенок остается с альфой, а я с неплохим доходом.

Сложный юридический язык документа, через который я продиралась, сильно напрягая извилины, перечитывая по несколько раз, чтобы понять суть изложенного, запудрил мне мозги невероятно. Но когда до меня дошел смысл написанного, я была настолько удивлена, что даже не смогла разозлиться.

Это как же, получается я — расходный товар? Инкубатор для выведения наследников двух знатных родов? И я на это согласился? В смысле — Милош согласился из-за денег?

«Да продали Милоша родители, — зло просвистел Василий. Но он не согласился. Видишь же — бежал с хахалем, а когда выловили, решил отравиться».

Вот же гадость какая! А что бывает за разрыв контракта? О-о-о! Лишение всех прав на ребенка и денег тоже.

Хм. Что же такого случилось, что Милош решился на побег? С такими унизительными, дурацкими условиями. Или просто омега родился без мозгов, с красивой оболочкой? Что-то тут было не так, но из документа ничего понять было невозможно.

Вопросов было много, а ответов не было. Дед в этом помочь не мог, а больше спросить было не у кого.

Но время у меня есть, и я докопаюсь до истины. Раз уж это тело теперь мое, мне надо знать, что почём.

«Нет, ну надо же! — всё никак не успокаивался суслик во мне, бегая по кругу и возмущенно посвистывая, — родил ребенка и как Натали — утоли мои печали и вали! Этот Ториниус может в одностороннем порядке разорвать контракт, брак, мир напополам двумя руками, и остается при бабле и ребенке, а нам ни с какой стороны не светит солнце! Не ту страну назвали Гондурасией! А не в Гондурас ли мы с тобой попали?» — возмущенно фыркнул Василий.

«Ладно тебе, Васятка! Времени у меня полно. Я не я буду, если не разузнаю, где собака порылась. Хоть я не из когорты смелых, но глупой никогда не была», — успокоила я Василия.

«А я говорил, говорил, что ты трусло!» — Встрял сусл, радостно хмыкая.

Ну, окей, трусло, но бульдожью хватку, выработанную жизнью в селе, у меня никому не отнять. Этакий тихий, ссыкливый бультерьерчик: тихонько подкрадется на дрожащих тонких лапках, оставляя за собой мокрый след, как от улитки, выпучит глазки и вцепится дрожащей челюстью в яйца противника, а потом будет висеть, сжимая челюсть, очко и глаза от страха, но выпустить добычу — ни за что.

Когда мне исполнилось тринадцать, мы с родителями переехали из деревни в районный городок. Было трудно, голодно, непривычно, но в то же время захватывающе и интересно. Я по молодости лет воспринимала все как волшебное приключение. Ни тесная комната, ни экономия во всем, начиная от совершенно другого питания, заканчивая одеждой, которую приходилось носить, даже когда я вырастала из нее, — а вырастала я каждые полгода, — ничто не могло затмить мою радость от жизни в городе. Мама наловчилась делать модные вещи — из двух старых свитеров сшить один, как теперь говорят — креативный хендмэйд, а тогда это выглядело, как явная нищета. Все знали эти два заношенных свитера, и тайна появления нового не была ни для кого секретом, в то время, когда мои одноклассники щеголяли в стильных и модных вещах. Но привычка трудиться упорно, с утра до вечера, не сдаваться, преодолевать трудности невзирая ни на что и деревенская закалка трудом все же дали свои плоды, и через пять лет, к моменту, когда я поехала поступать в областной центр, у нашей семьи была квартира и достаток уже выравнивался. Мы могли себе иногда позволить пошиковать и помодничать.