— С ума сошел? Мари заставил меня вымыть не только руки! Я еще и полную санобработку прошел, — возмутился он. — Но Лерочка того стоит!

Зори погладил себя по животу и развернулся, с интересом разглядывая мой плоский живот.

— Милли, как ты перенес все это? — он в ужасе скривил рот и со страхом посмотрел на меня.

Я его хорошо понимал. Ему это предстояло еще через пару недель, и я очень сочувствовал коллеге по пузу.

Пусть Мари не пускал к нам посетителей, но звонки никто не отменял, поэтому Зори уже знал все в красках, хотя я постарался слегка сгладить свои впечатления, чтобы заранее не пугать и так нервного омегу.

— Зори! — Стараясь близко не подходить к нему, спросил Радеуш, глядя на огромный живот. — А твой малыш нас слышит? — он с любопытством уставился на то место, где малыш как раз пинался.

— Конечно слышит, дорогой! — Зори погладил место, где сейчас изнутри выпирала ножка или ручка, и улыбнулся маленькому любопытному альфе.

Радеуш взял со стола виноградинку и подошел к Зори поближе:

— Тогда открой пошире рот.

Зори умилился такой заботе и присел на стул, прилично делая большую букву «О» ртом.

— Привееееет, малыш! — громко сказал мальчик прямо в открытый рот и съел виноградину.

Беременный омега захлопнул рот с громким звуком и поморгал глазами. Мы с Люсием, скрывая смех, затряслись, но не выдержали и громко заржали. Люс положил Лерочку в кроватку, чтобы не трясти ребенка, и мы с ним напару в голос, складываясь пополам, вытирая слезы, загоготали.

Зори дергал губами, сдерживаясь, но не выдержал, когда еще и Рад присоединился к нам.

— Ахахаха! А-а-ахахахаааа, — смеялся Зори, колыша животом, вытирая слезы. Но потом дернулся и схватился за бок. — Ой. ОЙ! Ой-ой!

Начавшиеся раньше времени схватки привели к тому, что бета у него родился немного недоношенным, но вполне здоровым. Так что разница у наших сыновей в две недели. Его радость от того, что сын родился бетой, была неописуемой. Он радовался, малышу не придется мучиться, как папочке и отцу и он будет лишен этих «прелестей» рождения.

Возвращение Зори к нормальному омеге произошло месяца за два, плавно перетекая в состояние «яжотец». Мы с Люсием активно шпыняли его, не позволяя скатываться в совсем уж ополоумевшего папочку, трясущегося над ребенком и он внимал нам со всем тщанием, постепенно осознавая, что мужу его цены нет и выдержать такой беременный геноцид любви, который устраивал он супругу, может только беззаветно влюбленный человек.

Я дал Зори определение его поведению, как «мудозвон» — мужская особь млекопитающего или гуманоида, обладающая тестикулами, способными издавать богатый обертонами монохромный звук в частотном диапазоне, различимым ухом человека без специальных устройств. И как только он начинал отклоняться от нормального поведения, одна-единственная фраза заставляла его замолчать.

«Динь-динь, Зизи, динь-динь».

Лицо Зори дергалось, недовольно и обиженно кривилось, но он останавливался в своих жалобах и начинал искать отправную точку, где он был не прав. Если было время, то со мной, но из-за Лерчи и книги у меня его почти не было. Тогда он доставал своими вопросами Люсия, мнение которого обычно совпадало с моим по многим вопросам.

Аши приехал через неделю после того, как малышу исполнился месяц. Он даже помолодел — то ли от радости встречи с правнуком, то ли оттого, что наконец-то к нему перебрался Иридик, но он весь светился от счастья, держа на руках нашу детку. Лерочка был спокойным ребенком и даже голос подавал редко.

Олег жил неподалеку от нас и Люсия, который дал согласие на брак с Альдисом, когда тот по моему наущению сделал ему романтическое предложение наедине, во время прогулки по парку, без свидетелей, но по всем законам жанра. Люси потом краснел и бледнел, но так и не раскололся, как это прошло.

Илия оказался дотошным и занудным, что для написания и правки книги было как нельзя лучше, но для общения было сущим кошмаром. Поэтому общались мы, по большей части, либо по телефону, либо в переписке, где он не мог видеть, как я закатываю глаза и страдальчески кривлю рожи. Олег меня поедом ел за то, что я вместо кота Гермиону подсунул зайца и предлагал переиграть. Но я отбрехивался, что Живоглот там будет только до третьей или четвертой книги, а потом Гермион отдаст его родителям. Так-то он меня третировал за много вещей, которые я не так описал, как было в оригинале. Наши разговоры были неплохим пинком мне для творчества, а по жизни мы не пересекались, потому что оказались слишком разными.

Олег поступил на заочное отделение местного престижного института, на дизайнерское отделение. И нашел на каких-то странных сайтах себе такого же двинутого омегу, как сам. Литти теперь живет с ним и у них частенько бьется посуда и летают тарелки, после чего они громко мирятся, убирают беспорядок и все начинается по-новой. Потому что Олег никак не может принять свою сущность и гормоны довлеют над ним. Психиатр, найденный Тори и не знающий подробностей, работает с Илией два раза в неделю, не стараясь заставить того почувствовать себя омегой, а обучая собирать себя по крупицам, помогает тому стать цельной личностью. Литти частенько консультируется со мной, как ему поступить в том или ином случае, потому что я знаю Илию лучше всех окружающих, но иногда и мне нечего сказать в ответ.

Развод Олега с мужем прошел заочно, президенты на хрустящих бумажках всё еще творят чудеса. А уж сменить фамилию мужа на «девичью», как шутил я, вообще стоило копейки.

Тайну Николя Боку на семейном совете семьи мы решили не раскрывать и он канул в лету так же, как и появился — внезапно и скрытно. Его слава мне была не нужна и пояснять преображение беременного омеги было чревато. Слухи обо мне и так ходили в бессчетных количествах, а славы из-за богатства мужа и издания книг про «мальчика, который выжил» было так много, хоть беги из страны, меняй фамилию и делай пластическую операцию. Ко мне подходили на улице, никуда нельзя было скрыться от этой дурацкой славы.

Кстати, Роджерс таки нашел свою половинку — омегу старше себя, волевого и коротко стриженного вояку из потомственной семьи военных там же, где служил. Если кто и удивился, то не мы с Тори. Муж взял его в оборот так же, как папочка, но в отличие от свекра не потакал тому, а строил и гонял с помощью кнута и пряника. Мы с Тори подумали, что пряником Доджерса тоже били иногда, но постоянно довольное и радостное выражение на его лице, когда мы изредка пересекались с этим семейством говорило о том, что им обоим это нравится, а это главное.

Тори я не подпускал к себе целый месяц после родов, хотя не порвался и мог бы осчастливить мужа чуть ли не на пятый день после появления Лерочки. Но этот отвисший живот с растяжками, эти ноги, все это тело, выглядевшее отвратительно, пухлые щеки в зеркале — мне самому было неприятно на себя смотреть. Не знаю, как Тори делал вид, что ничего этого не замечает, он старался поцеловать именно в те места, где у меня были эрогенные зоны, пощекотать там, потискать, но моя омежья сущность спала, свернувшись клубочком и носом не вела на попытки соблазнения. Может я был еще весь с головой погружен в мир Леры, в котором все было непонятным и пугающим. Поначалу, что бы ни случилось, мы с Тори замирали двумя сусликами, напряженно глядя друг на друга, распознавая сигналы, которые нам посылал малыш. Если бы не Мари и Йента, которые показывали и подсказывали нам, как обходиться с Лерочкой, мы бы с Тори поседели через месяц после рождения детки.

Почему он плачет мы научились распознавать только к месяцу. У него даже стиль был разный: надрывный «же не манж па сис жур», застенчивый «папа, я обкааааакался», пробный «я не сплю, а ты спишь?!», панический «божечки, как мне страшно!», капризный «обратите на меня внимание» и требовательный «эй, возьми меня на ручки!». Интонация его плача варьировалась по-разному и Тори вскоре тоже стал разбираться в требованиях Лерчи. Он настолько был точной копией отца, что все диву просто давались. Я только надеялся, что когда малыш подрастет, то хотя бы фигурой пойдет в меня.