Мозг работает напряженно, я мучительно ищу выход, машина идет с огромной скоростью, и на принятие решения у меня остаются какие-то доли секунды. А высота тем временем все меньше и меньше. Проскакиваю окраины города, выпускаю шасси, щитки и иду, едва не задевая крыши домов. Ангары. Убираю обороты до минимума. Все в серой мути. Стоянки не видно - ну, пан .или пропал! Сажусь на ощупь. Самолет касается земли, машина бежит по заснеженному полю в сплошной пелене тумана. Куда меня сейчас бросит, не знаю. Границы аэродрома не вижу, ориентиров никаких.

- Где ты находишься? - спрашивает "Земля".

- На земле, - отвечаю. - Сижу. Не знаю только где. Но в общем-то на вашем аэродроме. Двигатель выключил.

- Хорошо, - отвечают с КП. - Жди.

- Спасибо! - соглашаюсь я. - А сколько?..

Вылезаю из кабины, иду искать хоть кого-нибудь. Да разве в таком тумане сразу найдешь. Двигаюсь в ту сторону, где, по моим предположениям, должна быть стоянка машин 40-го полка. Минут через тридцать блуждания увенчались успехом: набрел на самолет. Кричу:

- Есть тут кто живой?

Откуда-то выскочил техник:

- Вам что, товарищ командир?

- Ведите на КП полка!

Заместитель комполка майор Китаев, Герой Советского Союза, встретил меня вопросом по существу:

- Ты что, очумел?

- Выполнял приказ командования.

- А почему не вернулся на свой аэродром?

- Наш аэродром укатан плохо. Машину мог разбить.

- А здесь сам мог разбиться, чудак-человек.

- Не разбился же.

- Второй раз родился, Саня.

- Долго жить буду.

- А машина где?

- Там, - я неопределенно махнул в сторону аэродрома.

Китаев отдал команду отыскать самолет, что и было выполнено минут через 30-40. Убедившись, что все в порядке, я отправился к знакомым ребятам.

- И как это ты умудрился сесть в таком тумане? - удивились летчики.

- Слово знаю, - отшучивался я.

Улететь в этот день мне так и не удалось. Даже привычные ко всему По-2 в такую погоду в воздух не поднимались.

А на следующий день я проснулся рано утром. Небо было ясное и чистое. Видимость безграничная. Утренние звезды. Легкий морозец. Я шел на стоянку По-2 и думал о "превратностях" летной судьбы. Вчера мне пришлось рисковать своей жизнью и боевым самолетом. Лети я сегодня - все было бы по-другому. Денек как на заказ!

На стоянке ждал меня Пал Иваныч, вместе с которым мы должны были лететь в полк. Он доложил по всей форме о готовности к вылету. По его лицу и поведению было ясно, что молчать в полете Тычинин не собирается.

- А что, Александр Сергеевич, тебе обязательно нужно было вчера пригнать самолет комдиву?

- Обязательно. Приказ, знаешь ли, выполнял.

- Так ведь приказы-то надо с понятием выполнять, - изрек Пал Иваныч. Вчера ни один самолет из-за погоды с аэродрома не поднялся. И зачем этот самолет был так срочно нужен комдиву - вот в чем загадка, - озадаченно покачал головой Пал Иваныч.

- Тьфу ты, Пал Иваныч, не болтай. И так тошно, - грустно признался я.

- Ну, это хорошо, что ты понимаешь. Я к чему все это говорю? Ведь не меньше полковника Давидкова болею за боеспособность дивизии: а вдруг на таком перелете разбился бы такой хороший пилот, как Александр Куманичкин...

- Замолчи, надоел, Пал Иваныч. Запускай мотор, поехали.

Мы спокойно долетели до нашего аэродрома. Но долго еще жило во мне напряжение этого проклятого перелета.

О храбрости

Погиб Володя Галицкий. Вернувшись из очередного полета (мы базировались тогда недалеко от украинского города Ахтырка), я узнал, что самолет Галицкого был сбит. Парашюта никто не видел. Значит, рассчитывать на счастливый случай не приходилось.

- Как же это произошло? - спросил я у ребят, летавших с ним на задание.

- Ты что, не знаешь Галицкого? - ответил кто-то.

Галицкого я знал. Он пришел к нам в конце сорок второго с большой группой молодых летчиков. Тогда, поздней осенью, наш полк был отправлен переучиваться - мы осваивали новые самолеты и одновременно пополняли свой состав после жестоких летных боев на юге. В полку появилось много молодых летчиков сержантов, выпускников летных школ. Ребята рвались в бой, но их желание драться с врагом, увы, не подкреплялось высокой летной подготовкой.

Фронт непрерывно требовал пополнения, и школы учили, главным образом, как говорится, взлетать и садиться. А в запасных полках, где будущие летчики овладевали боевой подготовкой, тоже не всегда удавалось совершенствоваться в искусстве боя, да и просто в искусстве пилотирования. Так что с вновь прибывшими в полк предстояло поработать как следует. А эта работа осложнялась тем, что новички не слишком рьяно относились к тренировкам, мечтая лишь о боевых вылетах. Приходилось умерять их пыл.

Вот в этом-то пополнении и оказался сержант Володя Галицкий, худощавый рыжеватый паренек с голубыми глазами. Особого впечатления он на меня не произвел, а когда я увидел его в полете, настороженное отношение к нему еще более усилилось. Не могу сказать, что Володя летал плохо, так - средне. Но как летчик-истребитель "смотрелся" он, на мой взгляд, неважно. Тихий и замкнутый, Галицкий мало походил на своих энергичных, веселых, общительных товарищей.

Может, поэтому в контрольном полете (перед самостоятельным вылетом молодой летчик обязательно летит в двухместном самолете с командиром эскадрильи) я особо внимательно приглядывался к действиям Галицкого. Но Володя, вопреки моим сомнениям, показал хороший пилотаж. Теперь ему предстоял первый самостоятельный вылет. Я вызвал командира звена и разрешил ему выпустить Галицкого в самостоятельный учебный полет на самолете Ла-5, на котором он ни разу до этого не летал.

Командир звена ушел, и я видел, как он инструктировал Володю, уже сидевшего в кабине самолета. Такой последний инструктаж молодого летчика явление обычное: надо помочь новичку справиться с волнением, психологически настроить его на самостоятельные действия, лишний раз проверить его готовность к полету. Обычно инструктаж проводит командир звена, но когда в эскадрилье много новичков, невольно беспокоишься, и поэтому я тоже подошел к самолету Галицкого.

Володя сидел в кабине бледный как полотно - никогда раньше не замечал у него такого цвета лица. "Не хватало нам только труса в эскадрилье", - подумал я и влез на крыло его истребителя.

- Ну что, Галицкий, волнуешься?

- Волнуюсь, товарищ командир.

- Ничего, все будет в норме, - успокаиваю его и задаю несколько контрольных вопросов. Сержант отвечает сбивчиво, и я понимаю, что к полету Володя не готов - нервничает слишком.

- Вылезай, Галицкий, - говорю я ему, - не полетишь ты сегодня. Завтра утром полетишь. Сам тебя буду выпускать.

На следующий день я снова вылетел с Галицким в контрольный полет и убедился, что в учебном полете Галицкий действует спокойно, уверенно и грамотно.

- Ну вот, - говорю я Володе, когда мы приземлились, - слетали нормально. Сейчас отдохни, а потом пойдешь в самостоятельный...

И снова повторилась вчерашняя история. Снова бледное лицо, снова Галицкий нервничает. Из своей инструкторской практики я знал, что существует такая категория летчиков - может быть, излишне впечатлительных, что ли, которые уверенно чувствуют себя в двухместном учебном самолете, когда летают с инструктором, но перед самостоятельным вылетом слишком нервничают. В этом случае инструктор должен заставить летчика поверить в свои силы и сбить это "предстартовое" волнение.

Я влез на крыло:

- Галицкий, ты прекрасно летаешь. Ты просто замечательно летаешь.

Он недоверчиво посмотрел на меня и грустно улыбнулся.

- Вот ты мне не веришь, - продолжал я, - а между тем сейчас ведь это ты вел самолет, я к ручке управления даже не прикасался.

Сержант недоверчиво посмотрел на меня.

- Ей-богу, за управление даже не брался, - повторил я. - Ты пойми, сержант, если я тебя выпускаю, значит, твердо убежден, что ты выполнишь полет хорошо, - ровным голосом убеждаю Володю. (Раздражаться никак нельзя, надо успокоить летчика.) Ты сейчас полетишь, и все будет прекрасно.